Нахид - Шахрияр Замани

– Ну, я с вами двумя спорить не собираюсь.

– А придётся поспорить – конечно, если ты меня ещё раз захочешь увидеть.

Глава седьмая

В глубине большого зала на обширной вилле Пэжмана есть каменная лестница, по которой я поднимаюсь и сажусь на последней ступеньке. Упираю локти в колени и из своих ладоней и овала лица делаю цветок тюльпана. Поскольку никто меня не представил присутствующим, я должна сама этим озаботиться. Рассеянные повсюду предметы старины делают зал похожим на поле боя; а я, как последний оставшийся в живых воин, усталый и израненный, с вершины холма озираю побоище. Сцена выглядела бы ещё реалистичнее, если бы кто-нибудь набрызгал крови на луки со стрелами, на копья, на воинов и их мечи, а также на меня саму. Но мне очень тяжело глядеть на всех этих людей с приметами праздности и разврата: они болтают как сороки и поют уличные и базарные песни. Конечно, поле боя без стервятников не смотрится, и всё же мне непонятно, почему то учреждение культуры, на которое работает Пэжман, пользуется услугами именно этих людей.

Я ни на секунду не забываю лицо Кейхана. Даже не верится, что он так страстно и безумно в меня влюбился. Я не знала, что обыкновенный взгляд и несколько слов производят такую бурю. Не нужно мне было говорить эту последнюю фразу. Бедняжка ничего не ответил. Но беды в этом не было. Пусть лучше он знает, с каким человеком имеет дело.

Кто-то вопит: «Ребята, равняйсь! Доктор прибыли».

Я закрываю ручку колпачком и встаю на ноги. Увидев меня, Пэжман громко здоровается. На нём креповая рубашка и остроносые туфли, и он отпустил профессорскую бороду, которая ему не идёт.

– Где вы были, Пэжман-хан? – спрашиваю я. – Их разве ничему не обучили?! Они обращаются с уникальными и редкими вещами как с мешками лука и картошки!

Взрыв смеха утихает перед выкаченными глазами Пэжмана. И его коллеги тихо и молча удаляются из зала. Пэжман белым платком вытирает пот со лба и шеи и говорит:

– Ни одному ослу в голову не пришло выключить отопление?!

Он ставит ногу на одно из кресел с золочёными подлокотниками, открывает кейс Samsonite и достаёт оттуда пачку белых листков. И говорит:

– Я знаю, что работать с этим отребьем Гога и Магога – хуже всякой пытки, однако что остаётся?

– Мне очень жаль этих вещей.

Пэжман вручает мне листки, оказывающиеся бланками с гербом зелёного цвета наверху: лев с обнажённой саблей. Я убираю их в сумку и даю Пэжману ролик фотоплёнки. Он с удивлением подбрасывает его на ладони, а я объясняю:

– Я сняла все вещи, находящиеся в этом зале. Дай Бог, чтобы с таким освещением снимки оказались рабочими.

– Стало быть, вы привыкли фотографировать, – говорит он с ухмылкой. – Конечно, если бы ваш разум – да одному из этих ослов, то положение страны не было бы столь ужасным.

Я не понимаю смысла его улыбки и намёка и говорю:

– Я знаю, что голова у вас полна забот, но я должна сказать, что эти камни сотни лет оставались под воздействием грунта и находящихся в нём минеральных солей, и возник некий симбиоз. И если теперь поменять температуру и водно-воздушную среду, то очень быстро наступит разрушение.

Пэжман смотрит на сирийский базар зала и отвечает:

– Если промедлим, то чужие разграбят всё имущество страны. В таком случае эти камни вообще окажутся никому не нужными. Необходимо срочно перевозить эти вещи в надёжное место.

– Есть ли ещё другие предметы?

– В пути целые грузовики.

– Я слышала, что несколько месяцев назад возле Ардебиля[31] обнаружили храм: святилище с вертикальными каменными плитами, которые, по словам англичанина Чарльза Берни, не имеют аналогов. Эти плиты охвачены программой?

Раздаётся узнаваемый раздражённый смешок Пэжмана:

– Хотел бы я, чтобы роли наши поменялись: вы здесь, а я там. Ханум, мы не знаем, что делать с монаршими сокровищами, а вы спрашиваете о каменных плитах?!

Пэжман уходит, и остаюсь я и бесконечность работы, которую нужно сделать в одиночку. Где сейчас профессор Бэрк, который сказал бы: наденьте перчатки и необдуманно не притрагивайтесь ни к чему: перемещение предмета должно сопровождаться двухстраничной паспортизацией, и так далее, и тому подобное. Если бы я соблюдала его инструкции и рекомендации, то до вечера очищала бы от пыли всего один предмет.

Ещё он говорил: чувствуйте связь со всем культурным достоянием человечества и не просто ощупывайте артефакт, но ласкайте, любите и лелейте его, – все эти советы я теперь прячу в сундучок и запираю на три замка. Повязываю на рот платок и засучиваю рукава моей клетчатой рубашки. И люди Пэжмана, поняв новое положение дел, забывают о развязности и начинают прилежно трудиться.

По залу разносится запах шашлыка и базилика. Неужели так быстро пришёл полдень? Ни о чём не спрашивая, для всех подали шашлык с рисом! Еда – в очень красивой посуде с крышками. Пар от риса так и валит. Сил на то, чтобы идти мыть руки, у меня нет: уж очень вкусно! Поев, не отдыхая, возобновляю работу. Я стою перед проблемой: чем прикреплять описания к предметам? Нет такого клея, который не причинил бы вреда. Я беру кувшин времён шаха Аббаса[32] и нюхаю его: он как будто прямо из обжиговой печи, как новенький! Что было бы, если бы наши предки дружили с пером и записывали факты из своей жизни. В таком случае сегодня мы знали бы, мужчина или женщина были тем мастером, который вдохнул жизнь в этот шедевр, о чём или о ком они думали в тот век; каковы были их желания и каким они видели мир. Я стучу по стенке кувшина ногтем среднего пальца, а ухо прикладываю к его горловине. О, как тосклив напев, что донёсся до меня от того каравана верблюдов, что шли под грузом; мне показалось, что я слышу их шаг.

Пэжман стоит в дверях зала и аплодирует мне.

– Браво, вы попали в цель. Тот самый кувшин, что вы держите, – подарок вам от его величества, и я не шучу.

Я ставлю кувшин на пол и говорю:

– Мерси. Но этот цветок красивее на общей клумбе.

– За ту работу, что вы сегодня проделали, я вам весьма обязан. Подождите ещё несколько минут, и я сниму вашу усталость.

Пэжман – в белом костюме, на глазах его – очки