Нахид - Шахрияр Замани

– Прошу вас! Приятного аппетита. А некоторые, если на обед мясной суп, разбегаются как саранча или муравьи от огня.

Кейхан макает в суп кусочек хлеба сангяк[29] и говорит:

– Дорогой отец, не кажется ли вам, что унижать сына при посторонних – не совсем правильно?

– Я только ради специалиста и пустил тебя за этот стол, – отвечает Хоршид. – Она за тебя походатайствовала. Ты очень неразумно поступил, что притащил этого прилепившегося к тебе. Зачем?! Ты уже взрослый, когда же ты это поймёшь?! Может, я здесь отрезанные головы прячу. Я столько раз вслух молил, чтобы никто ничего не знал об этой моей работе!

Кейхан чуть не подавился супом.

– Но Салман – не чужой. Я ему больше доверяю, чем себе самому.

Хоршид раздавливает дольку лука в эмалированной миске и восклицает:

– Опять сказал «Салман». Но ведь его зовут Хушанг!

– Он поменял имя, взял псевдоним.

– Ну что ещё сказать? Нахид-ханум мне как дочь, а сын понять не хочет! Завтра приведёт кого-то под именем «прекрасной пери»: тоже имя поменяет, дабы проникнуть в дом.

У Кейхана дрожат губы.

– Клянусь тебе, Салман надёжен. Вчера он был со мной: писали лозунги. Пришлось бежать, он упал: ты видел, что он хромает?

Я не могу молчать:

– Господин Пирния, я не хочу вмешиваться, но Кейхан, по-моему – самостоятельный мужчина. Борется с режимом во имя утверждения нового строя.

Хоршид, раздавливая в той же миске мясо и горох, отвечает:

– Я Бога просил, чтобы Он мне дал достаточно жизни увидеть вот их, новую власть. Может, я не доживу, но живите вы. Иншалла – увидите.

Мне не хочется, чтобы что-то портило красоту этого дня, и я говорю:

– Вам не идёт пессимизм.

– Ну что же, сейчас всё действительно похоже на цветущий луг, но дайте им победить и войти в силу! Они начнут делить добычу, тогда и сами разделятся на честных и подлецов.

– Это сейчас-то цветущий луг?! – Кейхан всплёскивает руками. – Стоять под пулями – это, по вашему, плёвое дело?!

Хоршид прекращает есть и закатывает рукава. И читает стихи:

В тени чинары тыква подросла,

Плетей раскинула на воле без числа,

Чинару оплела и через двадцать дней

Сама, представь себе, возвысилась над ней.

«Который день тебе? И старше кто из нас?» —

Стал овощ дерево испытывать тотчас.

Чинара скромно молвила в ответ:

«Мне – двести… но не дней, а лет!»

Смех тыкву разобрал: «Хоть мне двадцатый день,

Я – выше!., а тебе расти, как видно, лень?..»

«О тыква! – дерево ответило. – С тобой

Сегодня рано мне тягаться, но постой,

Вот ветер осени нагонит холода, —

Кто низок, кто высок – узнаем мы тогда!»[30]

Кейхан тоже встаёт из-за стола, и Хоршид замечает:

– Время намаза, видимо.

– Отец, вы ошибаетесь.

– Я просто процитировал, а дальше тебе решать.

– Отец, если у вас нет для меня дел, то я пойду.

– Отвези домой Нахид-ханум. Только, пожалуйста, дождись, пока она зайдёт в ворота. Потом пригони машину и иди по своим делам.

– Хорошо, отец.

От предложения Хоршида я не в восторге, хотя нельзя сказать, что оно мне не понравилось.

– Я сама доберусь, – отвечаю я.

– Нет, пусть он выполнит свою обязанность.

Хоршид провожает нас до выхода из хосейние и говорит мне:

– Когда бы вы ни захотели приехать, для вас хосейние открыта. Я к вашим услугам.

Вождение Кейхана потрясающе неумело. Солнце наискось бьёт ему в глаза, и я опускаю козырёк перед водительским сиденьем. Он от этого теряется и замечает:

– Ты так заботлива…

– Уважаемый Кейхан, а куда ты пропал? Я ждала, что ты придёшь с букетом и спросишь, как мои дела…

Кейхан резко выворачивает руль и жмёт на тормоз. Другие водители сигналят и взмахивают руками. Кейхан хочет открыть дверцу, но я спрашиваю:

– Ты бежишь от меня?

– Если я скажу, что не только каждый день, но каждый час и каждую минуту помнил о тебе, – я не солгу. Но я не знал, я имею в виду…

Итак, начался разговор определённого типа. Специализация Кейхана – застигать людей врасплох.

– У тебя ко мне появилась симпатия, – говорю я, – хотя мы виделись два-три раза, причём ты совершенно на меня не смотрел.

– Я тебя хорошо рассмотрел.

– Когда?!

– В тот вечер, когда Асгар-ага тебя привёз. Я вас видел сквозь циновку.

– И всё?!

– Но ты в тот вечер не должна была так со мной поступать.

– Как поступать?!

– Ты помнишь тот вечер у нас в доме? Впервые кто-то встал за меня грудью, поддержал меня. И вот я…

Возможно ли, чтобы две-три фразы, которые я произнесла в тот вечер, так вскружили ему голову? Сегодняшнему красивому дню не хватало лишь безумно влюблённого; и таковой нашёлся.

– А почему ты сейчас на меня не смотришь? – спрашиваю я.

Он тянется к заднему сиденью и берёт кожаный портфель. Достав из него книгу, листает её. Находит страницу с загнутым уголком и говорит:

– Хотя дело не сводится к этим словам, но в них всё-таки есть ответ.

Я беру книгу и вслух читаю отмеченный второй абзац:

– «Сказал: однажды я двинулся в путь. Пришёл к реке. На берегу увидел дворец с садом. Совершил омовение в реке. Когда закончил с этим, глаза мои поднялись к дворцовой крыше. На крепостной стене стояла девушка несравненной красы. Я решил её испытать и спросил: “О дева, кого ты видишь?” – Она ответила: “О Иона-странник, когда ты появился вдали, я подумала, что ты безумец. Когда ты подошёл ближе, подумала, что ты мудрец. Когда подошёл ещё ближе, подумала, что ты мистик”. – Я спросил: “Почему ты так думала?” – Ответила: “Был бы ты безумец – не стал бы обмываться; был бы мудрецом – не стал бы смотреть на чужую девушку; а был бы мистиком – не остановил бы взгляд на том, что ниже Бога”».

Этот красивый рассказ оживляет в моей душе вопросы, на которые у меня нет ответов. И я говорю:

– Почему мистики не заключают мир с мудростью, но всегда отдают предпочтение изумлению перед знанием?

– Не хочу тебя обидеть, – отвечает Кейхан, – но, как и мой отец, ты любишь менять тему разговора.

– Не нужно недооценивать твоего отца: он настоящий умелец в своём искусстве.

– Я знаю. Но он не чувствует время. Сегодня надо быть с народом, а он заперся в хосейние.

– Я тоже не хочу тебя обидеть, – говорю я, – но сегодня, когда ты был в