Твой рай - Джехи Лим

голубые глаза Эндрю, она почувствовала себя счастливее всего в жизни. Истории, которые он рассказывал о Большой земле, пробуждали любопытство девушки. Всякий раз, когда она слышала, как он говорит о вечеринках по выходным и о поездках туда и сюда, она сходила с ума, чувствуя, как костенеет на Пхова. Если бы Эндрю попросил ее покинуть остров вместе с ним, она немедленно согласилась бы. Однако он не просил, хотя, приезжая домой, несколько раз обнимал ее. Стелле пришлось довольствоваться встречами во время его каникул.

– Даже не вздумай снова заговаривать с этим парнем Смитов.

Стелла была раздражена, потому что мать заводила этот разговор не в первый раз. Непоправимой ошибкой было дать матери застукать себя в момент, когда она вновь глазела на Эндрю. Стелле хотелось, чтобы каникулы закончились поскорее и она могла бы вернуться в общежитие и не выслушивать все это.

– Мама, мы все люди. Он такой же человек, как мы с тобой.

– Не все люди равны. Одни твои слова доказывают, что ты еще ребенок. Такому в школе не научат. Я просто не хочу, чтобы люди трепали языками.

– Люди то, люди се… Чего ты так боишься? Если сплетни – это так страшно, то как же ты пересекла Тихий океан в одиночку с детьми?

Симен еле сдержала слезы, впервые услышав упрек от дочери. От разочарования ей было тяжело стоять напротив Стеллы, но она в любом случае собиралась сказать то, что собиралась:

– Тяжелее, чем с вашим отцом, мне было только с вами, девочками. Из-за страха, что ваша жизнь обернется тем же, что и моя.

Симен почувствовала, как сильно дрожат ее губы. Она пыталась уговорить себя не волноваться, но это, кажется, было бессмысленно. Никогда она не думала, что ее дочери, особенно Стелла, которой Симен доверяла больше всего, восстанут против нее. Этот ребенок никогда не возражал и не противился ей. Так что она пребывала в плену иллюзии, что дочери поймут ее.

Скорее уж мир переменился бы, чем муж Симен. Проще было бы дождаться конца света. Решение уехать она приняла после нескольких бессонных ночей, за которыми последовало множество дней, когда она сожалела о нем. Она каждый раз утешала себя, видя, как Чохе и Стелла растут достойными людьми. Решение все же было верным. Однако внезапный упрек Стеллы изменил все.

– Меня ведь пугает не то, что скажут люди, а то, как это может тебя обидеть.

Когда Стелла услышала это «обидеть», она открыла дверь и выбежала. Это слово было последним, что она была готова воспринять. Ее чувству самоуважения был нанесен серьезный удар. Стелла побежала к полю сахарного тростника, и камешки летели у нее из-под ног. Казалось, что сердце вот-вот взорвется от непередаваемого гнева, но она решила не лить слез напрасно.

Симен, заметившая, что со Стеллой что-то не так, чувствовала нарастающую тревогу. Когда то, о чем она так смутно беспокоилась, стало реальностью, она ощутила себя раздавленной. Ее ноги дрожали, стоило только подумать о Стелле, живот которой становился все заметнее.

Услышав правду от Чохе, на которую пришлось надавить, Симен покачала головой. Она чувствовала себя так, будто в нее ударила молния. Стелла была исключительно сообразительной и мудрой. Она оправдывала не только свои собственные ожидания, но и надежды корейской общины. А теперь ее дочь беременна? Симен задрожала от гнева. Он был даже сильнее, чем гнев тех дней, когда к ним в дом заваливались любовницы ее мужа.

– Я собираюсь рожать, – произнесла Стелла спокойно, будто решилась раз и навсегда.

Поползли слухи, что Стелла носит под сердцем ребенка. Всякий раз, когда женщины из лагеря собирались вместе, они сплетничали об этом. Все удивлялись, и сильнее всего – оттого, что Стелла была дочерью Симен. Некоторые у нее за спиной тыкали пальцем, и упрекая саму Симен в произошедшем.

Симен была человеком, призывавшим мир измениться. Она звала женщин, уставших от работы на ферме, в церковь и преподавала им корейский алфавит – хангыль – и историю. Она даже не побоялась выступить перед мужчинами, рассказывая о правах человека и независимости. Симен объявила также, что их наряд ханбок следует улучшить, чтобы он соответствовал жаркому климату острова, и самая первая отрезала чогори и укоротила юбку. Она ничуть не постеснялась пойти на такое, несмотря на то что была женщиной крупной. Симен верила, что женщина, которая утром недосыпает, чтобы приготовить еду, а ночью принуждает себя удовлетворять желания мужчины, безнадежна, и уговаривала всех родителей отправлять детей в школу. Симен всегда говорила, что образование их детей – самая неотложная и важная задача жизни. Она превратила женщин на плантации в борцов за независимость, утверждая, что они равны с мужчинами. И с ее же подачи женщины, которые мыслили так же, начали называть друг друга «товарищ».

Симен, женщина с острым умом, которая всегда и во всем выбирала рассудительный подход, была уничтожена беременностью своей незамужней дочери-подростка.

Когда Симен нашла Стеллу, прячущуюся в доме подруги, дочь была на третьем триместре. Стелла, окончившая Тихоокеанскую центральную школу и учившаяся в Гавайском государственном университете, предмет материнской гордости, будто испарилась, оставив после себя потрепанную девушку, поглощенную тревогой о будущем.

– Я подниму его на ноги сама, – произнесла Стелла тихо и четко, словно давая себе обещание.

Как только дочь договорила, Симен изо всех сил ударила Стеллу ладонью по щеке. На распухшем лице остался яркий красный след от пальцев. Симен резко попятилась, как будто от навозного жука.

Чохе упросила мать вернуть Стеллу домой. Через три дня после возвращения начались схватки. Симен не поехала с ней в больницу. Ночь, когда она ждала новостей от Чохе, была самой длинной в ее жизни. В горле пересохло. Рано утром она услышала от Чохе, что Стелла родила мальчика. Именно тогда Симен и поняла смысл слов «мой мир разрушен».

– Разве таким человеком ты всегда была, мама? – проговорила Чохе. – Стелла чуть не умерла родами. Она плакала и звала тебя.

– Стелла… С ней все в порядке?

Симен наконец собралась с силами.

– Да. Оба здоровы. Она назвала сына Марк-Сынвон Паксо. Долго придумывала это имя.

Симен задумалась над именем внука. Марк-Сынвон Паксо. Когда она впервые ступила на берег острова Пхова, ей хотелось избавиться от фамилии своего мужа Пак, которая преследовала ее повсюду как бесполезный горб. Но она не могла: ведь он был отцом ее детей. Решение, которое она приняла, даже не задумываясь, еще во время плавания, заключалось в том, чтобы добавить свою фамилию и зарегистрироваться как Паксо в иммиграционных документах. Было очень странно услышать, что