Как скажешь,Аурелио!.. - Юрий Маркович Нагибин

Колька после очередного неудачного рывка и смачно плевал за борт. В Аурелио он не годился. Люда поняла это сразу. И тут взгляд ее остановился на толстом, белобрысом существе, выедавшем мякиш из хлебной стеночки. Это был Славамир. Слава Маленький, брат Большого Славки. В какой-то странной прозорливости Люда решила, что этот жалкий человек может быть ее Аурелио. Она вошла в лодку и, растолкав подруг, села возле Славамира. Он даже не заметил ее, так глубоко погрузился в горбушку. У него уже выпадали молочные зубы, с коркой он не справлялся и старался до последней крошки расправиться с мякишем. Люда взяла его за плечи и притянула к себе. Почувствовав тепло, уют, защищенность, мальчишка доверчиво прижался к Люде.

Взревел мотор.

— Завелся, едрит твою! — вскричал Колька, и лодка стремительным рывком, так что все попадали навзничь, подалась вперед, будто взнуздав самое себя, пошла медленно, задышливо, едва тревожа воду слабым своим винтом.

Лодка прошла под мостом, вышла на плес, потом забрала влево, на широкую протоку, соединяющую Могучее с озером Светлым. Протока лежала в плоских берегах, поросших кустарником и дикими плодовыми деревьями. В незапамятные времена тут были сады, но потом заглохли, сошли на нет, остались лишь яблони-кривулины да не приносящие плодов вишни. За садами начиналась мшара, поросшая молодым сосновым жидняком, дальше без конца и края расстилались другие моховины, большей частью безлесные.

Сейчас в природе царила растерянность. Летняя жара после холодов, близких к заморозкам, сбила с толку все растущее из земли. На бесплодных вишнях распустились белые, с чуть приметной розоватостью цветочки, заневестились и дикие яблони слабым белым цветом, а на луговине левого берега вновь расцвели пунцовые маки.

Так странен был этот перепутанный мир! Вот плывет серебряная паутина, застрявшая между небом и землей с бабьего лета, набухают почки на вербах, желтеет березовый лист, осина сбрасывает багрец, но цветут фруктовые деревья, раскрываются чашечки белых водяных лилий; тянут на юг утки и гуси, а тетерева, похоже, собрались не откладывать на весну брачных турниров и свадеб: вместо робкого, сонного осеннего токования они разоряются на неистовый весенний лад, а за ними тянется и глухарь, — ишь как костяно пощелкивает несуществующими зубами!..

И такая же весенняя путаница творится в Люде. Не верится ей, что сейчас осень и впереди длинный учебный год, что только воскресному дню обязаны они своим бездельем. Ей кажется, что школа и все школьные заботы остались позади вместе с детством, оборвавшимся вчера под музыку дивных слов: «Как скажешь, Аурелио!..» И никто теперь не властен над ней, кроме любимого, прикорнувшего у ее бока. Ему должна она служить, подчиняться, чтобы он становился сильным от ее покорности и веры, ведь мужчины, предоставленные самим себе, так слабы, пугливы, беспомощны перед жизнью…

Неподалеку от места высадки мотор заглох, и все потуги Кольки ни к чему не вели. Пришлось достать со дна лодки весла и подвесить на пеньковых петлях к деревянным уключинам. У одного весла сел Колька, второе предназначалось Люде. Но, вопреки обыкновению, Люда отказалась от своего права.

— Видите, я не могу подняться, — кивнула она на спящего Славку.

К веслу сели сразу две девочки: Сонька и красивая Маша, в одиночку им было не справиться.

Вскоре лодка мягко уткнулась в песок. Разувшись и засучив брюки, Колька прыгнул в воду и подтащил лодку к берегу. Началась веселая кутерьма выгрузки. Держа узелок в зубах, а туесок подвесив на локтевой сгиб, Люда подняла Славку и с глубоко сосредоточенным видом понесла драгоценную кладь к носу лодки. Подруги наперебой предлагали ей свою помощь, но Люда только резко мотала головой. Она проходила школу смирения, и чем неудобнее, труднее ей было, тем лучше. Ко всему еще Славка проснулся и стал трепыхаться, пытаясь сойти с рук, но Люда ласково-твердо пресекла его попытки. Она спрыгнула на песок, подвернула ногу и, прихрамывая, следом за другими поднялась на высокую травянистую часть берега и лишь тут бережно опустила Славку на землю.

Перед походом решено было позавтракать. Ребята развязали свои узелки, у каждого оказалось что-нибудь вкусное: пироги, пышки, жамки, ватрушки, копченая и вяленая рыба, молоко в бутылках, яблоки, маленькие вязкие груши. Лишь у Славки ничего не было: с краюшкой хлеба, луковицей и горсткой сахарного песка он разделался еще по дороге. Но Славка не оказался внакладе. Люда отдала ему весь свой запас, а затем, подстерегая плотоядный взгляд Славки, отбирала у подруг приглянувшиеся ему лакомства.

Насытившись, ребята увязали оставшуюся еду в узелки и, прихватив туесочки, отправились в поход. Неожиданно Люда заявила, что не пойдет: Славка снова клевал носом, и она должна сторожить его сон.

— Да плюнь ты на него, пусть дрыхнет, — уговаривал ее Колька. — Кому он нужен, едрит его!..

Но Люда оставалась непреклонной. Когда друзья ушли и замолкли их слабые голоса, она растолкала Славку и принялась соблазнять его купанием.

— Не хочу!.. — сердито мотал головой Славка.

Люда вошла в воду и, ощутив под ногой скользкую остроребрую речную устрицу, закричала:

— Ой, тут полно раковин! Они в пищу годятся!..

Славка сел на корточки, потом встал и сделал несколько валких шагов к воде.

— Это устрицы! — ликовала Люда. — Отваришь — пальчики оближешь!

— Хочу купаться! — плаксиво сказал Славка.

Выклянчивая у матери еду, он привык нарываться на отказ, поэтому все свои желания заранее выговаривал на слезе.

— Как скажешь, Аурелио! — наконец-то произнесла Люда давно томившие ее заветные слова.

Она стащила с него материнскую рваную кофту, трусики и помогла спуститься к воде. Лишь раз изменила она себе, проговорив с ужасом и восхищением:

— Ну и пузо ты отрастил!..

Но Славка был доволен своим пузом, а Люда, отдав последнюю дань обыденщине, стала женщиной Аурелио. Как женщина Аурелио, она неторопливо сняла платье; как женщина Аурелио, медленно, закинув руки за голову, скромно-бесстыдно сошла с берега и погрузилась в прохладные струи; как женщина Аурелио, сплела себе венок из желтых кувшинок.

Устриц Славка не нашел, зато нахлебался воды, продрог и раскуксился:

— Не хочу купаться!..

— Как скажешь, Аурелио!..

Она вытащила Славку из воды и поставила на берег. Он сумрачно заковылял к своей одежде, напялил кофту, затем, промахиваясь ногой, стал надевать трусики.

Люда сплавала на тот берег, вернулась и снова женщиной Аурелио под взглядом любимого вышла из протоки, натянула платье, долго возилась с пуговицей на груди, затем, отшвырнув пожухший, запахший речным илом венок, пальцами разобрала волосы и откинула их за уши. Чувствуя свое открытое и прекрасное лицо, она поднялась к становью.

Славка не подозревал о дарованной ему власти, но он намерзся, проголодался и, заранее настраиваясь