Как скажешь,Аурелио!.. - Юрий Маркович Нагибин

сдержала шаг. Она и сама не заметила, как походка ее стала упругой и вкрадчивой. Перегнувшись через перила крыльца, мать разговаривала с проезжим егерем. Чуть отставив ногу, он похлестывал плетью по голенищу сапога. Хоть мать и склонилась к егерю, разговор ее был резкий, отстраняющий.

— Очень надо!.. Тоже скажете!..

Значит, опять раздор. Лицо матери горело, оно было сейчас необыкновенно красивым: большое, смугло-алое, с косым, сильным срезом скул и светлой кожей под яркими глазами. Тем обиднее казалось Люде сейчас вздорное недружелюбие матери к егерю.

— Пойди белье сполосни! — крикнула мать, едва завидев Люду. — Завтра охотники приезжают.

«Сама иди, небось тебе деньги платят!» — чуть не сказала Люда, но все же удержала на губах дерзкие слова. И, давая матери наглядный урок женской кротости, ответила:

— Хорошо, мама, я все сделаю…

…В лодке проснулся Славка. Он спал неудобно, намял щеку, свернул шею, и пробуждение не доставило ему радости. Не без труда выбрался он из лодки и тут увидел Люду. Прижимая к боку таз с бельем, она шла по сходням на берег. Славка засмеялся и кинулся к ней со всех своих шатких, кривоватых ног, растопырив руки. Но она глянула на него с отвращением и коротко бросила:

— Пошел вон!..

Когда Люда принесла белье домой, мать стала развешивать на дворе стираные простыни. Она закидывала их на веревку и, становясь на носки, закрепляла прищепки. Егерь стоял у плетня, все так же охлестывая плеткой сапог, и мать бросала ему время от времени что-то сердитое и тупо-однообразное:

— Еще чего!.. Ишь ты!.. Тоже скажете!..

«Как скажешь, Аурелио!..» — безмолвно выговарила Люда, поставила таз на крыльцо и вышла за ворота. Был тот послезакатный час, когда день теплится невесть каким светом. Ноги будто сами повлекли Люду прочь из деревни, в одиночество. Близ околицы из охотничьей избы выскочил с пустой бутылкой в руке сторож Матвеич.

— Ты куда, стрекоза? — радостно спросил он.

— Да уж не за водкой! — резко прозвучало в ответ.

Старик смутился, и тут Люда вспомнила, что Матвеич принадлежит к слабому и прекрасному мужскому полу.

— Не сердись, Матвеич, — сказала она и коснулась темной, усеянной гречкой руки старика. — Я и сама не знаю, чего говорю…

— Смотри ж ты, — раздумчиво и чуть печально проговорил старик, — как время бежит… Давно ли… а уж заневестилась!.. — И, покачивая головой, Матвеич направился своей дорогой.

Люда глядела вслед старику, не зная, радоваться ей или огорчаться, и тут рванувшийся из ее груди полный, счастливый смех сам сделал выбор. Это новорожденная женственность приветствовала самое себя.

Люда бегом кинулась по тропинке. Ей захотелось обежать весь остров, снова побывать на кладбище, и на косе, и на другой стороне острова, возле геодезической вышки, и у трех сросшихся вязов, и спуститься в овраг за деревней, заросший злой крапивой, и пробраться в кустарник за оврагом, где обитают одичавшие кролики, и на тот обрыв, откуда, по преданию, кинулась в озеро обманутая девушка…

Когда Люда, полумертвая от усталости, мокрая, как из-под ливня, сонная и легкая, уже не чувствуя тела, вернулась домой, мать добивала в сенях егеря последними безжалостными словами. Люда слепо прошла мимо них и рухнула на постель.