Саратон, или Ошибка выжившей - Светлана Стичева

– Это ты хорошо придумала, – сказала главред Мальцева, – годный псевдоним. Так-то тебе можно и серьёзные вещи подкидывать, но с фамилией Пискина у этих публикаций шансов нет. Ты не обижайся, это правда жизни. Вот был у меня один знакомый парень, красивый, талантливый, а как пел! Просто зачаровывал всех своим голосом. В нашем городе он был королём романсов. И поехал он поступать после школы в Москву. А его раз не взяли в театральное, два, три… А потом вышла одна сердобольная экзаменаторша после прослушивания в коридор, подошла к нему, свесившемуся из окна четвёртого этажа, и говорит: «Вы, Поносов, прекрасный артист. Но с такой фамилией у вас нет шансов». И тогда он быстренько женился и взял фамилию жены – Ловейко. Тут-то ему, как говорится, и попёрло.

– Не может быть! – за спиной громко заахали молоденькие верстальщицы. – Станислав Ловейко? Это вы про него?

– Да. Помню, как в детстве он всегда важно произносил свою фамилию: «Поносов. Ударение на первый слог!» Родители научили. Только не помогло. Уж как он в школе натерпелся, бедняга! Так что, Пискина, пока замуж не выйдешь и не сменишь фамилию, лучше уж с псевдонимом. Ох, что-то сердце у меня закололо, идите, работайте!

Нет. Ничего не кончилось в этой новой взрослой жизни. Меня опять ткнули носом в мою фамилию. И теперь это сделала женщина, взрослая сердобольная женщина.

Раньше бы я непременно заплакала. Но суровый сибирский климат словно выстудил все мои слёзы насухо. А может быть, я просто выплакала в Тушинске всю свою норму слёз. И теперь, даже в минуты смятения чувств, у меня лишь ненадолго проступали на лице красные пятна, и я уже не боялась, что с ресниц моих потечёт тушь. Я пришла в общагу и уткнулась в плечо подруги.

– Полик, что случилось? – спросила Ксюха.

– Ничего. Кроме того, что я опять расстроилась из-за фамилии. Прям как в детстве.

– Ну вот, а мне казалось, что с тобой уже всё в порядке. Лапа, ну что же ты так опять реагируешь? – спросила Ксюха.

– Понимаешь, Ксюнь, мне обидно, да, мне обидно! Это фамилия моего отца, моих предков. Я должна ею гордиться, а не стесняться. Но не получается у меня. Я стараюсь, конечно. Но не получается!

Мы сидели с Ксюхой в обнимку в тёмной комнате, забравшись с ногами на провисшую почти до пола кровать, она гладила меня по голове и убаюкивающе шептала-мурлыкала, и меня отпускало, так же, как бывало и дома, когда так делала мама. Наконец, Ксюха уложила меня, подоткнув пуховое одеяло, и я окончательно успокоилась, зарывшись в него носом, вдыхая еле ощутимый запах маминых французских духов – запах дома. Как они там сейчас, мои родные? Мы стали реже переписываться, когда появилась возможность дозваниваться по межгороду из телефона-автомата, что повесили на первом этаже в нескольких общагах студгородка, в том числе и нашей. Поначалу я звонила раз в неделю, потом раз в десять дней, а потом раз в две недели, бывало и реже. Я дежурно отчитывалась, что у меня всё хорошо, здоровье в порядке, учёба по плану. Лишь бы не расстраивать маму, которая стала тревожной и нервной, и папу, который стал суховато-немногословным, но чувствовалось: это чтобы я не догадалась о его напряжении. А оно росло и ощущалось в вибрациях голоса, в паузах для подбора слов, в наигранно-весёлом первом приветствии: «О, Полинка! Здравствуй-здравствуй, а мы как раз собирались обедать. Мне сегодня удалось выменять на селёдку вазочку из богемского стекла. Да, я помню, эту вазочку ты любила, но селёдка такая крупная и свежая, мы не удержались, нам предложили за вазочку целый килограмм! Мама отварила картошки, и мы намерены пировать!» Я сглатывала подступившую горечь и отвечала таким же наигранным голосом: «Да и чёрт с ней, с этой вазочкой, она всё равно пылилась в серванте, а хорошую селёдку ещё поди достань!» Мама быстро сменяла отца у телефона и спрашивала: «Как у вас в магазинах? Вова пишет, совсем опустели. Он тебе перевод небольшой на неделе отправит, ты только поэкономней. Да, конечно, конечно, от Раи привет, всё, вешай трубку, деньги не трать!» От тёти Раи последнее время приходили только открытки, короткие новости, что у них всё хорошо. Только вот я знала, что на самом деле всё плохо.

После торжественного самоопределения Таджикистана наступили смутные времена. Первыми исчезли советские деньги. Национальные не успевали печатать в нужном количестве, поэтому в магазинах рассчитывались «по договорённости»: в Тушинске со всеми договаривался Комбинат. Сотрудникам выдавали блокноты, на которых в магазине ставили штамп и запись о стоимости покупки. Потом эти блокноты сдавали в бухгалтерию при Комбинате, и зарплату выдавали с учётом всех записей. К выдаче получалось всего-ничего, и жить становилось с каждым днём тяжелее. Мало кто из народа смог получить свои накопления в бывшей Сберкассе – её закрыли резко и навсегда, все страховки и облигации превратились в бумагу: новое государство, возникшее из бывшей республики, их не признало. Началась эпоха товарообмена.

Когда прошлым летом я приехала на каникулы, я не узнала свой Тушинск. Магазины опустели, от былого изобилия не осталось и следа. Главная улица возле Универмага стала сплошной барахолкой. Здесь обменивали предметы былой советской роскоши на продукты, которые повезли в открывший границы город со всех окрестных кишлаков. Комбинат ещё продолжал жить, пытаясь понять, что новый хозяин желает, но дышал с большим трудом, его остывающие цеха и погасшие огни конторских зданий из последних сил имитировали никому не нужную деятельность. А после остановки работы урановых рудников Комбинат почти полностью парализовало.

Первыми уехали крымские татары. Потом немцы. У всех у них на исторической родине были хоть дальние, но готовые принять родственники. Молодые люди спешно женились и выходили замуж: без общего прошлого почти невозможно общее будущее, хотя были и те, кто, напротив, рвал связи в надежде на выгодный брак с иноземцем. Мой зашуганный одноклассник Андрей Байтенбауэр в одночасье стал завидным женихом, оформляя билеты в Ганновер: вести по-прежнему разносились в Тушинске молниеносно. Я заметила его прыщавое остроносое лицо, проходя возле почты.

– Ну, наконец-то, последнюю посылку с вещами в Германию отправил! Привет, Полина. Завтра уезжаем. – Андрей приобнял бесцветную, похожую на болонку девушку с недовольным лицом, что машинально повела плечом, стряхивая его ладонь, но тут же, спохватившись, взяла под руку, демонстративно выпятив обручальное кольцо. – Помнишь Наташку? Хотя откуда, она ж на три года моложе. Слыхал, ты универ заканчиваешь в следующем году? И какие планы? Сюда-то,