Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая

И тут же, ярко и реалистично, представлял ее, лежащей в беспамятстве на полу. Под ее головой медленно растекалась темная лужица крови. Она… умерла? О боже, она умерла! Нет, не так – он убил ее. Свою жену и мать своих детей. Что будет теперь? Его обвинят в убийстве и посадят? А девочки? А позор? Камера, следствие, суд. Тюрьма. Странно, но это его не пугало.

Он усмехнулся: а что, хороший конец! Такой голливудский конец его нелепой жизни – жалкой жизни предателя.

Но тут же ему стало страшно. Страшно оттого, что он может это представить. И может это сделать.

Дымчик потряс головой. Да нет, чушь, ерунда. Он же не сделал? Какой он убийца – он обычный трус. И все, хватит, хватит! Да мало ли, какие ужасные мысли посещают человека! Просто никто ими не делится – а что там, в голове… Что в подсозна– нии…

Дымчик чувствовал себя мертвецом. Человеком, проживающим чужую – во всех смыслах чужую – жизнь. Никогда, ни разу, ни на минуту, он не почувствовал себя счастливым.

Разве что девочки… Алисик и Миечка. Его радость и гордость. Дочек он очень любил. Наверное, это спасало.

«За все есть расплата, – думал Дымчик, глядя в мутное от грязи окно, – за все. А за предательство – самая страшная».

Он дернул и стянул с шеи шарф. Шарф, подаренный женой – мягчайший, нежнейший, кашемировый, – душил его, как змея. Холодная, склизкая, безжалостная гадюка.

«Все нормально, – повторял Дымчик, – все хорошо. Всего-то одиннадцать дней. А больше я и не выдержу. Одиннадцать дней – и я улечу, все нормально! Как-нибудь продержусь, с трудом, а что делать? Отец болеет, мать пьет…»

Про это он старался не думать.

«Продержусь, куда я денусь. Я же стойкий. Привычный. Дрессированный. Если уж держусь столько лет! Нормальный человек давно бы издох. А я вот он – Дмитрий Кравцов, Дмитрий Олегович, уважаемый человек, счастливый муж и отец! Кукла, набитая перегнившей соломой. Болван, идиот и чудовище.

А ведь ты все заслужил, неуважаемый Дымчик!

Господи, где тот ты – кудрявый, остроумный, добрый парень? Тот самый Дымчик, которого она любила? И за что только, Господи? Да просто наивной была, глупая девочка. Иначе бы раскусила, на что ты способен…

Ты, истукан и кретин. Ты – мертвец».

* * *

Картонную коробочку Лиза открыла в подъезде: женское любопытство.

Внутри лежал узкий серебряный браслетик. На браслетике болтались какие-то штучки: замочек, ключик, сердечко, домик, опять сердечко – в общем, всякая девичья ерунда.

Лиза хмыкнула и качнула головой:

– М-да, Дымчик…

Хотя, скорее всего, Анюта обрадуется, подростки носят такое.

Лиза убрала коробочку и вызвала лифт.

«Ну вот и все, одна точка поставлена. Дымчик попросил прощения и поблагодарил. Хотя все это такая ерунда! И ничего это не стоит, ни-че-го! Это слова, а у слов не всегда бывает цена. А Ритка… Может, твоя мятежная душенька, если она у тебя все-таки есть, наконец успокоится? Но главное – ты никогда сюда не придешь. И Аня о тебе никогда не узнает».

Казалось бы, тут, на этой точке, можно было бы выдохнуть и поверить, что справедливость все-таки существует. Впервые поверить, что есть она, эта эфемерная и малопонятная штука.

Как там? Все всем по заслугам, всем сестрам по серьгам, бог не Тимошка, видит немножко, так?

Инвалидность, полная зависимость, – а хуже ничего нет, нищета… Богатый хоспис не в счет, за него пока платят. Пока. А если перестанут? Да, все по справедливости, вот он, высший Божий суд.

«А все остальные? Полечка, мам-Нина, Мария, Ирка? Я. Нет, не будем никого сравнивать с Риткой, уж кто-кто, а Ритка заплатила по всем векселям. И все же. Полечка, мам-Нина, Мария, Ирка, я… – снова перечислила Лиза. – Нам-то за что?»

Часть 2

Яблоко от яблони

1

Надюша заметила, а не она – мать и врач.

– Я и свою пасла, – на перекуре шепнула Надюша, – календарь отмечала, за бельем следила. Возраст-то, сама понимаешь, – глаз да глаз! А ты – доктор, тебе-то не заметить!

Доктор. Смешно. Сапожник без сапог. Ничего она не заметила. Может, не приглядывалась? Давно ли она говорила с дочерью по душам, давно ли заглядывала в глаза, интересовалась ее жизнью? Лизе всегда было нужно одно: дай дневник, опять двойка, когда родительское собрание? Что читаешь, что ела, домой к девяти. Чего висишь на телефоне, эти брюки ужасны, поддень майку… Вот в таком ключе велись их разговоры, в таком формате проходило общение. Чеканные фразы, осуждение, запреты и критика. Лиза вела себя как надсмотрщица в тюрьме, вохровка в лагере. Если задуматься – ужас. Потому что боялась. Переходный возраст – а он у дочки был с малолетства, ну и наследственность. Да и вообще – какая мать не боится?

– Ты уверена? – с ужасом прошептала Лиза и покачала головой. – Да не, тебе показалось! Ну неужели я б не заметила?

– Ты видишь ее каждый день, – старалась утешить подруга. – Вечно замотанная: уходишь рано, приходишь поздно, тебе вообще до кого-то? Я-то дома работала, моя приходила – я оглядывала ее с головы до ног, обнюхивала, вытягивала все что можно… Так, ненавязчиво. Кормлю обедом и, как бы между делом: «А тот, а этот? А та? Да что ты!» Хихикаю вместе с ней, возмущаюсь, мы же подружки. Хвалю ее тряпки ужасные, от которых меня тошнит, а что делать? Возразишь пару раз – попадешь во враги.

– Нет, подожди, – Лиза остановила Надюшу. – Я про Аньку. Как ты заметила, с чего ты вообще это взяла?

– Во-первых, она сильно поправилась.

Лиза махнула рукой.

– Ну, это точно ерунда! Булки жрет, пирожные, и мороженым закусывает. Нормальную пищу – суп, второе, овощи – вообще не ест! А бабка поддерживает: булочки вкуснее!

Надюша недоверчиво качнула головой.

– А ты глянь на ее нос! Ничего не заметила?

Лиза уставилась на подругу.

– Какой нос? – недоуменно спросила она. – Ты о чем?

– О носе беременной женщины, – тяжело вздохнула Надя. – У тебя что, нос не распухал? У меня был как картошка. Ты что, не помнишь? Или, хочешь сказать, у тебя этого не было?

Лиза молчала. Вот так. Вот и приходит времечко…

– Я не помню, – резко ответила она. – Нос, рот! Ей-богу, не помню! И, по-моему, эти народные приметы – полная чушь! И про форму живота, и про все остальное. Я, врач, буду верить в эту фигню?

Надюша покачала головой.

– Не фигню, а народную, пронесенную через столетия мудрость.