Базельские колокола - Луи Арагон

пришлось объяснять, что мадемуазель — грузинка, что Грузия это совсем не то, что это русская Эльзас-Лотарингия… «Вы можете себе представить, что бы сказала эльзаска, если б вы в её честь вывесили немецкий флаг!» Ионгенс был смущён, но всё это ему было неизвестно: «Мы во Франции так плохо знаем географию, злополучный флаг будет немедленно снят». Он ушёл, и по толпе молодых людей в пенсне прошло волнение, а молодой аббат влез на лестницу. Ионгенс утирал пот с лица. Флаг был снят.

Шла концертная часть программы, Катерина скучала изо всех сил. Режис привёл с собой ученика из Школы Хартий, который интересовался социальными вопросами. Он вёл с ней разговор о христианском синдикализме в Бельгии. Катерину слегка тошнило, особенно когда её собеседник говорил, опустив глаза, о том, что в «патронаже» молодым рабочим помогают бороться с грязными мыслями при помощи спорта и молитвы и главным образом заботятся о том, чтобы у молодых людей не было своих денег: заработную плату они отдают родителям. Есть вещи, которые без денег невозможны… И родители тоже довольны, они чувствуют, что за их детьми есть глаз, что они на правильном пути, чтобы стать людьми серьёзными. Режис играл перчатками Катерины. Катерина думала о Поле Ионгенсе.

На сцене, над которой уже не висело царское знамя, после концерта шла пьеса: мосье Сернон, хозяин-христианин, готов был на любые жертвы, чтобы улучшить положение своих рабочих. Но рабочие, обманутые речами социалистов, смущённые «торговцами обещаний», без зазрения совести объявляют забастовку, рискуя разорить хозяина. Предлогом к забастовке служит расчёт одного бунтовщика, по отношению к которому мосье Сернон всегда бывал чрезвычайно добр. Хозяин и представители союза спорят: первый — дружески, последние — вызывающе; тут лакей приносит ужасную весть: мадам Сернон, жена хозяина и добрый гений бедных, погибла, спасая сына бунтовщика, в мастерской, куда он пришёл, чтобы вывести из строя одну из машин. Смущённые делегаты почтительно снимают шапки. «Нас обманули, — объявляют они. — Люди, которые насаждают ненависть и кормят нас обещаниями, ввели нас в заблуждение. Но этот поступок, которым руководит любовь, заставил нас, наконец, прозреть».

По залу пробежал сочувственный шёпот, одобрительные возгласы и аплодисменты. Сосед Катерины наклонился к ней.

— Пьеса несколько примитивна с литературной точки зрения. Но всё это так и было в действительности, где-то в Шаранте… Это факт. Автор, по-моему, с задачей справился не так уж плохо. Пьеса популярно написана. Она произведёт впечатление. Посмотрите, как она подействовала даже на эту семейную публику. Но на самом деле она рассчитана на завод. Можно было опасаться, что у автора проскользнёт буржуазная пристрастность по отношению к любым требованиям рабочих. Этого бы не поняли. Уверяю вас, что мы рабочих знаем. Но этой опасности удалось избежать, противопоставляя не хозяев рабочим, но любовь ненависти. Они присущи всем классам.

Режис предложил выпить лимонаду в буфете. Катерина под каким-то предлогом отошла от него на минуту, — на самом же деле она собиралась домой. Перчатки останутся у Режиса, ничего не поделаешь, и ей придётся идти одной, но улица Блез-Дегофф недалеко. Около вешалки к ней подошёл Поль Ионгенс. Ему было двадцать лет, у него была та яркая свежесть кожи, которая с летами превращается в багрово-красный цвет.

— Вы уходите, мадемуазель?

Ей всё-таки удалось уговорить его не ходить за Режисом. Они вместе вышли.

Так они очутились у «Бальзара» 10. Каждый из них делал вид, будто его привёл туда другой. Там сидели студенты и проститутки, и с точки зрения Ионгенса — это было не место для девушки вроде мадемуазель Симонидзе… Но всё объяснялось Грузией. Они пили пиво, похрустывая солёными сушками, и говорили о «социальном действии». Катерина, пьяная от своих мыслей, никогда в жизни так горячо не интересовалась светским апостольством; Ионгенс держал её за руки. Его руки были чуть влажны. За маленьким столиком было тесно, тем более что их давили с обеих сторон многочисленные соседи. Она чувствовала нарастающее безумие этой близости, безумие, подчёркнутое произносившимися благочестивыми словами. Они выпили ещё пива. По оконному стеклу видно было, что на улице очень холодно. Катерина торопливо думала о тысяче вещей и, между прочим, со странным соблазном представляла себе, как её сосед обнимает её и прижимает к себе, горячий и молодой.

— Где вы живёте? — спросила она.

Он её неверно понял:

— В пансионе. Там неудобно…

Это её сразу отрезвило. Он проводил её до дома, быстро, ничего не понимая.

На улице Блез-Дегофф её ждал взволнованный Режис, он принёс перчатки. Дома была только госпожа Симонидзе. Она ушла к себе, предоставляя им объясняться. Он собирался устроить сцену. Он показался Катерине очень милым, и потом она с ужасом думала о том, что вот сейчас он подымет шум. Она обняла его…

VII

— Поверьте, chère mademoiselle, что религиозность скорее приведёт рабочих к благосостоянию, чем благосостояние приведёт к моральному усовершенствованию.

Ни Ионгенс, ни Режис не были любовниками Катерины. Она целовалась с ними, как и с другими. Она лихорадочно играла в эту опасную игру, в постоянном страхе зайти слишком далеко. В сущности её ничто не останавливало — ни моральные соображения, ни какие-либо другие, ей скорее мешали соображения социального порядка: она не хотела принадлежать кому-то одному, она боялась оказаться в подчинении у человека, которому отдастся. Словом, она была рабой тех самых собственнических разговоров, которые считала нелепыми, и боялась наслаждения, как векселя, по которому завтра придётся платить.

У Ионгенса был старший брат и три сестры. Старшая из сестёр, Марта, очевидно, содержала всю семью. Во время Всемирной выставки она открыла на Марсовом поле семейный пансион для иностранцев, с помощью некоей мисс Бакстон, англичанки, у которой имелся небольшой капитал. По правде сказать, сразу же было видно, что её роль сводилась к знанию иностранных языков и что главным человеком в доме был господин де Хутен, часто бывавший у Марты Ионгенс. Господин де Хутен занимал там значительное место. Вообще, дом был строгий, чрезвычайно корректный, исключительно для барышень и спокойных супружеских пар. Если в личной жизни мадемуазель Ионгенс что-нибудь и происходило, то никак не дома, это никого не касалось и не затрагивало её достоинства.

Катерина одобряла Марту. Она одобряла то, что Марта не замужем, что она работает, не считается с тем, что скажут. Катерина презирала двух других сестёр, из которых одну только что выдали замуж, а другая провожала молодых иностранок от пансиона до курсов. Хитрая, хорошенькая и лицемерная, очень лицемерная. К тому же Соланж носила на шее золотой крестик, представлялась набожной. Обе сестры Симонидзе, Режис, Бригитта Жосс,