Базельские колокола - Луи Арагон

Вещи юноши, вынутые из мешка, были раскиданы по комнате. На ночном столике лежал револьвер. Приготовленное на завтра бельё подчёркивало интимность обстановки.

Катерина быстро подошла к Жану и обняла его. Кровать была очень высокая, умывальник — низкий. Свеча таяла, и тени постепенно карабкались на потолок, карикатурные, страшные. Ночью она проснулась возле мужского тела. Его присутствие ей показалось странным. Проснувшись, Жан заговорил с ней на «ты». Они проговорили до зари.

Начался сплошной праздник. Позже, в колониях, в самые страшные минуты войны, среди криков умирающих, среди невероятного грохота бомб, падающих с аэропланов, Жан Тьебо будет всегда возвращаться к этим опалённым солнцем дням, к этому неповторимому в его жизни переживанию, к дням, протекавшим на берегу ручья, среди цветов Савойи, причуд молодости и природы.

Они провели три дня в губернском городе Бонневиле. Три дня в отеле, ленивые вечера у городской заставы. Они не обращали внимания на намеченный прежде маршрут, точно распределённый по дням. Пройдя несколько километров, они останавливались на постоялом дворе. Цель их путешествия сдвинулась. Монблан их больше не интересовал. Они карабкались по горам; деревья; одиночество. Ручеёк. Потом их настигал вечер, и они возвращались в незатейливую конуру, снятую с утра. Олеография на стене преображала всю комнату. В одной из комнат висел портрет Виктора Гюго.

Они забыли про русско-японскую войну.

В Мариньи они пообедали, перешли через Жиффр, приток Арвы, и, свернув с дороги, спустились по левому берегу Жиффра до самой Арвы. Солнце так палило, что Катерине едва не стало дурно. Жан смочил ей голову студёной водой Арвы. Хотя им сто раз говорили, что эту воду пить нельзя, они не устояли и выпили талого снега, — воды, от которой, говорят, умирают. Но в эту минуту они были так уверены в жизни, их так мало занимали похоронные призраки, они были молоды, и им стоило только посмотреть друг на друга, чтобы почувствовать трепет. Их руки, их смех встречались. Они не спрашивали себя, когда окончится этот отпуск в деревне. Что им нравилось больше — день, ночь? Они смеялись из-за пустяка. По вечерам, во время длинных разговоров, путавшихся в длинных волосах Катерины, в её преображённых воспоминаниях детства, по вечерам они с трудом находили в своей памяти осколки трогательных легенд, они рассказывали их в два голоса, они черпали в них студёную воду, может быть смертельную, как вода Арвы, но им надо было утолить свою жажду поэзии, каждому из них надо было отбросить свою тень на жизнь другого.

Пять километров, не больше, отделявшие место соединения Арвы и Жиффра от деревни Клюз, они шли бесконечно долго. Их останавливал каждый камень, каждый ручеёк. Каждая капля воды была чудом, и по дороге они придумывали десятки различных способов держаться под руку; каждый из них был и самым удобным для ходьбы и причиной, чтобы не двигаться с места.

К Клюзу они подошли часов около четырёх. Это довольно большое местечко, примерно с двумя тысячами жителей и часовым производством. Им сказали, что школу для часовщиков стоит посмотреть, и Катерина вспоминала, что в детстве она видела кустарей Шварцвальда и часы с кукушками, которые они мастерят.

Жизнь, сводившаяся к могучим, первобытным элементам, наслаждение, которое явилось для них откровением, девственность, сброшенная, как платье, сливались с необыкновенным покоем июля в горах, со всей их жизнью влюблённых бродяг. И казалось, что идиллическое соседство необычной, точной, опрятной, в каком-то смысле архаической промышленности вносило в пейзаж долины, в любовь что-то другое, неясное, витающую душу Жан-Жака Руссо, которого они оба, когда им было лет по пятнадцати, любили больше всех других писателей прошлого. Тиканье часов вызывало в них столько мыслей… То, что существуют люди, фабрикующие маленькие, бьющиеся сердца, которые носят в жилетном кармане, казалось им доказательством того, что человек от природы добр.

Жан изучил все тайны этого мастерства ещё в Безансоне. Он уже начал длинное техническое объяснение, когда, подойдя к первым домам Клюза, они увидели двигавшееся им навстречу странное шествие.

X

Толпа, человек триста, шла в каком-то беспорядочном порядке. Тут были мужчины, женщины и дети, слышались смех и песни, но это не было праздничным шествием, — движение человеческой массы было целеустремлённо, твёрдо, уверенно. Намечались ряды по четыре человека.

В первых рядах шли те, кто, очевидно, были и причиной шествия и центром внимания. Как в свадебной процессии — новобрачные. Вероятно, это были часовые мастера Клюза. Почти все они происходили из крестьян и отличались могучим телосложением, какое можно встретить у жителей всех деревень Савойи. Но уже одно или два поколения их занималось кропотливым собиранием колёсиков и пружинок, и это придало им какую-то утончённость. Молодые парни скинули пиджаки под знойным солнцем июля; загорелые, черноволосые, с маками в карманах жилета, они шли под руки с девушками; старики — в кожаных фартуках и кепках, иногда с рабочими козырьками; несколько человек опирались на палки. Вокруг этого ядра, сплочённого первобытным духом единства, скучился случайный народ, рабочие с других заводов, друзья, люди просто приставшие к шествию, весёлые и серьёзные девушки, мещане из посада, крестьяне.

Катерина и Жан поспешили навстречу толпе: может быть, они немного устали от одиночества… Запылённые, несмотря на воды Арвы; Тьебо — с вещевым мешком за плечами, Катерина — простоволосая, со шляпой в руке. Она держала своего любовника под руку и прямо смотрела на девушек, тоже державших под руку парней.

Перед сараем, откуда доносились удары молота, на бочке лежала и мурлыкала кошка. Жёлтенькая, уморительная собачонка тявкала на толпу, забегая вперёд и кидаясь в сторону. Толпа приближалась к дому с кирпичным флигелем и большим двором за каменной стеной, на которой значилось «Часовая фабрика».

В эту минуту кто-то, очевидно, появился в одном из окон флигеля (оттуда, где стояли Жан и Катерина, им не было видно кто), потому что все головы повернулись в ту сторону и по толпе прошло движение, послышались голоса, вопросы, шиканье и свист, поднялись угрожающе кулаки. Но толпа двигалась дальше.

Жёлтая собачонка только что заметила Катерину и Жана, вприпрыжку пересекла расстояние метров в десять, отделявшее их от толпы, и с лаем кинулась им под ноги. Ласково, как все счастливые люди, они нагнулись к собаке, чтобы её погладить, а она недоверчиво кокетничала и не давалась, — в эту минуту грянул первый залп… Они выпрямились, не понимая что случилось.

Толпа, находившаяся ещё метрах в двенадцати от завода, подалась назад, разверзлась и застыла: