Базельские колокола - Луи Арагон

Хозяин, сангвиник, вспыльчивый, не терпящий возражений человек, настоящий тиран даже для домашних, не желал ни сдаваться, ни даже уступить.

Он хотел, чтобы забастовщики вернулись к нему на завод, как побеждённые, и не иначе. Он просил прислать солдат.

Ему не отказали. Солдаты, по его мнению, были недостаточно энергичны. Он пожаловался. Послали подкрепление: двести пятьдесят человек пехоты и драгунский эскадрон.

Но, несмотря на это, офицеры не сумели избежать ни демонстраций в Клюзе, ни манифестаций, ни митингов. Рабочие с часовых фабрик в Бонневиле, в Сионзье, присоединялись к рабочим Клюза. Организовали кассу взаимопомощи. «Известное дело — рабочие вечно жалуются на то, что им мало платят, а вот чтобы содержать сотню своих и дать им возможность бить баклуши в течение нескольких месяцев, на это у них деньги есть. Это всё — работа профсоюза».

Хозяин не беспокоился. Во-первых, если даже закрыть завод, у него было на что жить: капиталы, вложенные в другие предприятия. Но и часовое дело тоже не лопнуло бы: запасов было достаточно, чтобы продержаться до октября. Он подозревал, что за сопротивлением рабочих кроется рука конкурентов. Это его беспокоило. И он негласно обратился за помощью к полиции. Ему послали людей, которые под шумок расположились в городке и окрестностях, принимали участие в рабочих собраниях, заводили дружбу с забастовщиками. По правде сказать, они ничего особенного не нашли и только составили чёрный список.

В дело вмешался депутат-радикал, бывший министр. Он нанёс хозяину чрезвычайно вежливый визит, разговаривал с рабочими. Он находил всё это дело очень прискорбным, — неужели же нельзя прийти к какому-то компромиссу? Приняли его не без иронии, и ему пришлось отступить, как он ни объяснял рабочим, что каждый у себя в доме господин и что если хозяин предпочтёт прикрыть лавочку, что же с ними тогда будет? Безработица, голод, нищета… Он призывал их к спокойствию, предлагая встать на работу. Конечно, если они не хотят, то что же делать… Забастовка продолжалась. Руководил ею профсоюз. Рабочие не сдавались. Но, по правде сказать, уже приходилось трудно, несмотря на время года, на симпатии соседних селений, на кое-какую полевую работу, несмотря на то, что за многими забастовщиками стояли их крестьянские семьи, которые приносили им овощи, подкармливали.

Хозяин сдавал у себя в доме квартиру бывшему начальнику строительства главного сектора железной дороги «П. Л. С.» 18. Этот человек ненавидел рабочих. Жена его, приобретшая некоторый светский лоск в салонах супрефектов, где её принимали когда-то, вздыхала, разглядывая сквозь прорези ставней дефилирующих забастовщиков. Вечером играли у хозяина в вист: старший сын — тот, что прошёл в муниципальные советники, его отец и жилец. Уложив спать двенадцатилетнюю дочку, мать приходила поболтать с женой жильца. Вокруг них царила атмосфера последних дней Версаля. Кровавые рассказы, воспоминания о терроре, о Коммуне — такова была канва их разговоров, хотя никаких актов насилия в Клюзе ещё не произошло. Страх разрастался.

Четверо взрослых сыновей хозяина были готовы сговориться с рабочими. Им совсем не нравилась такая задержка в делах: они не хотели довольствоваться тем, что им помесячно выдавал отец, урезывавший их карманные деньги. А будущее? Наследство, которое придётся разделить на пять частей, с девчонкой да ещё матерью в придачу! Ведь у неё не бывает сердечных припадков, как у отца. Дни шли, и невозможно было предвидеть, чем всё это кончится. Молодые люди, запертые с властным отцом в атмосфере гражданской войны, всё сильнее нервничали. Когда спускалась ночь, таинственные люди приходили с чёрного хода, отдавали отчёт и доносили о незначительных происшествиях.

Солдаты стояли неподалёку и бездействовали.

Офицеры вполне определённо говорили: насильно заставить рабочих встать на работу — нельзя. Для вмешательства необходим какой-нибудь противозаконный акт.

Этот необходимый акт чуть было не подвернулся, когда 18 мая толпа собралась для манифестации перед домом хозяина и в окна полетели камни. Но один из идиотов, присланных из Аннеси, попался в тот момент, когда занёс руку с камнем. Забастовщики за это всё-таки отвечать не могли.

И к тому же грубость жандармов возмутила пехотных офицеров. Это было действительно уж слишком. Переписка с префектом ни к чему не привела. Начатые переговоры тоже сорвались, потому что у забастовщиков хватило наглости отказаться заплатить за разбитые стёкла. Хозяину не так интересно было получить деньги, как заставить их таким образом признать свою вину. Но дураков не было.

Однако не может же это продолжаться всю жизнь? Вечера в хозяйском доме становились всё мрачней. В вист уже больше не играли.

Отношения с другими фабрикантами в Клюзе были натянуты. Обиды, конкуренция. И потом они считали положительно невозможным, чтобы из-за этого старого дурака, из-за истории, касавшейся только его, продолжалась бесконечная забастовка. Один из них даже предложил заплатить за разбитые стёкла. Но старик заупрямился: он хотел, чтобы за них заплатили рабочие из своей кассы взаимопомощи. К тому же другие хозяева тоже ничего не имели бы против вмешательства правительства, проявления силы. Конечно — миролюбиво. Но чтобы рабочие видели, что в случае чего… Попугать их немного.

Это небольшое забастовочное движение не выходило за пределы городка. Всё было спокойно. Тенденции к распространению зла не наблюдалось, ничего угрожающего не происходило. Зачем властям было впутываться в это дело? Строптивый хозяин был из правых, жена его вечно торчала у кюре. Драгун и один из отрядов пехоты отозвали. Предлогом послужили манёвры 14-го корпуса.

Те солдаты, что остались после 10 июля, — сотня пехотинцев, — теперь уже были знакомы со всем населением: даже если бы их офицеры были более энергичны, что можно было ожидать от этих мальчиков, гулявших в сумерках с местными девчатами?

Семейство хозяина начинало дрожмя дрожать от страха. Сыновья ссорились с отцом. На улицах они чувствовали себя в опасности, но нельзя же вечно сидеть взаперти! Один из них, самый младший, крутил любовь с крестьянкой, откуда-то из-под Мариньи. Долго ли до беды?

— Что же вы, за себя постоять не можете? — орал отец, выведенный из себя.

— А если у забастовщиков ножи?

— Носите оружие и оставьте меня в покое!

Эта мысль прививалась в течение трёх долгих дней. Потом отец сам дал сыновьям адрес в Сент-Этьен. Муниципальный советник отправил письмо с заказом на четыре охотничьих ружья. Но в голове у отца, очевидно, была полная путаница. Он дал адрес вовсе не оружейного завода. Всё же они получили очень вежливый ответ, с адресом и прейскурантом дома, который несомненно сумеет поставить милостивым государям всё необходимое.

Милостивые государи целый вечер лихорадочно обсуждали, какое им выписать оружие. Вист прекратился. Советовались с мэром Клюза, — он