Базельские колокола - Луи Арагон

На стене олеография, изображающая Салетскую богоматерь.

И мать заговорила.

Она рассказывала Катерине о том, как жила у себя на родине, в горах. Двенадцать братьев и сестёр спали все вместе в одной комнате, а зимой туда же загоняли баранов. Отец пас стадо, мать обрабатывала землю, так же как она теперь. Она была самой младшей в семье. В живых осталась только одна из сестёр, они не виделись уже лет десять: сестра живёт за Сервозом. Все остальные умерли. Несчастные случаи, чахотка. Сколько она наработала за свою жизнь! Шить и готовить на мужа и пятерых ребят. Содержать их в чистоте. Полоть сорную траву в поле. Пахать. Сеять. Копать картошку. В каждое время года для рук найдётся работа. Жозеф рос, такой ладный парень. Когда его приняли в школу для часовщиков, она думала, что когда-нибудь сможет ничего не делать, — разве что шить, ну, может быть, ещё стирать. Он собирался жениться на девушке из Бонневиля, тоже работнице с часовой фабрики. Она ещё не знает о случившемся, она с утра ушла в Аннеси и вернётся только завтра. Пошла за документами для свадьбы.

Речь всё текла, всё текла, без криков, без взрывов, как будто, когда говоришь, можно не плакать. Суровая, безжалостная к самой себе жительница гор. Только руки её мяли край чёрного фартука.

Вдруг кто-то постучал в дверь. Женщины переглянулись. Они обе испугались, не невеста ли это, случайно. Катерина отошла от кровати и открыла дверь. Это был Жан. Соседи сказали ему, где Катерина, он пришёл за ней, чтобы… он не посмел сказать — пойти пообедать, и снял шляпу, только сейчас увидев покойника. «Я приду попозже», — сказала тихонько Катерина и попросту выставила его вон.

Мать — как будто в этот перерыв слёзы нашли дорогу — теперь молчаливо, широкими ручьями плакала. Лицо её было как сухое, сотни раз вспаханное поле, которое она обрабатывала всю свою жизнь. Вода текла, не проникая внутрь, не принося успокоения.

Она попросила Катерину помочь ей, и они начали вдвоём обмывать и одевать покойника. Ни одна соседка не пришла предложить свои услуги: все были ещё на месте стрельбы, вокруг пылающей фабрики. А глаза у покойника ни за что не хотели закрываться.

Потом пришёл служащий из мэрии с врачом. Мать села возле кровати и пела вполголоса песни, которыми она когда-то убаюкивала своих детей. Катерина всё не уходила.

Жан опять пришёл за ней. Она на минуту вышла с ним, чтобы спросить, снял ли он комнату в гостинице. Две комнаты, он взял две комнаты, оттого что придётся обедать с лейтенантом, — может случиться, что они ещё с ним когда-нибудь встретятся. Катерина отправила Жана и вернулась к матери, подле покойника.

Она призналась в душе, что взяла на себя этот странный долг, чтобы не быть с Жаном, чтобы подумать, поставить барьер между жизнью такой, какой она была ещё сегодня утром, и той жизнью, которая открывалась перед ней теперь, — барьер этой смерти.

Её преследовали призраки. Бригитта Жосс… Париж… вечера в католическом кружке… Режис. Вот он, настоящий кошмар, как бы ужасно ни было то, что здесь произошло. Жизнь… Что будет с ней через десять лет? Сидя рядом с молодым убитым рабочим и преждевременно состарившейся женщиной, она заглядывала в своё будущее. Она не могла не сравнивать квартиру на улице Блез-Дегофф, которой они с матерью довольствовались за неимением лучшего, с этим домиком в Клюзе, где слышались прерывистые всхлипывания плачущей женщины. Она совсем не могла себе представить свою будущую жизнь, совсем. Может быть, будет другая квартира? Жан из этой перспективы был полностью изъят. Разговоры с мужчинами, поумней, поглупей. Концерты. Пустота. Который это будет год и месяц через десять лет? Июль, 1914… Что произойдёт за это время? Какие перемены? Поменьше или побольше денег, в зависимости от того, сколько господину Симонидзе, где-то в Баку, будет стоить его более или менее требовательная любовница, в зависимости от того, иссякнут ли, или будут бить ключом нефтяные источники…

А люди, живущие здесь, давно прекратят забастовку и будут по-прежнему изготовлять для хозяев часы. Может быть, у них появятся новые орудия производства, новые социальные законы, от которых ничего не изменится. Будут ли их убивать через десять лет, как убивали сегодня?

Кто-то опять стучал в дверь, и опять Катерина пошла отворять: в дверях стоял священник в полном облачении, а за ним — хитрый мальчуган в стихаре, со звоночком, которым он позвякивал. Она оглянулась на комнату, у неё пересохло в горле, она была заранее возмущена предстоящим, — от смерти она не бежала, но готова была бежать от религии.

— Кюре, — сказала она.

Плечи матери, вздрагивавшие от рыданий, окаменели. Катерина увидела, как она встала, посмотрела на изображение Салетской богородицы и медленно повернулась к двери. Священник уже зашёл в комнату, и мальчуган встал на цыпочки, чтобы разглядеть лицо покойника. Латинские слова взлетели в комнатной тишине, как роскошь, причитающаяся покойнику.

Внезапно мать схватила веник, стоявший у стены, и вся чёрная, с открытым от ярости ртом, с сухими глазами, замахнулась веником на кюре, державшего в руках дароносицу, и, показывая другой рукой на дверь, взвыла.

Господин кюре из Клюза был несомненно вполне способен справиться с женщиной, но из приличия он не мог схватиться с ней у одра покойника. Итак, он отступил вместе с мальчишкой, с перепугу изо всех сил потрясавшим звоночком. Он было попробовал вызвать сочувствие у этой барышни, вероятно из хорошего общества, он что-то лопотал о святости причастия, о последней помощи умирающим, и так далее, и так далее. За ним захлопнулась дверь.

Женщины остались одни. Матери показалось необходимым объяснить:

— Не верил Жозеф в их религию и в церковь не ходил. Разве что пятнадцатого августа. — Она перекрестилась. — Я-то немножко верую… Но всё-таки дали бы хоть умереть спокойно, мало мы на них всю жизнь трудимся, что ли, пресвятая дева! Уж на мёртвых-то у них прав нет!

Она опять отошла к кровати и заплакала. Она ласкала спящего ребёнка. Было как-то необычно жарко. Помещение, построенное для зимы, плохо проветривалось. В дверь начали тихонько проскальзывать люди: соседи, друзья, незнакомые, рабочие… Она, мать, их не прогоняла. Казалось, она просто их не видит. Они подходили, качали головой. Одни уходили, другие неловко оставались. Катерина видела, что на неё смотрят. От кровати начинал идти приторный, невыносимый запах.

Зашёл какой-то человек — один из руководителей