Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

– Вам повезло, что в ваши руки попала эта картина. Думаю, что теперь все сокровища, хранящиеся в вашем доме, засверкают ещё большим блеском.

Но, увы, лицо Вана всё больше мрачнело. И если бы не пришёл запыхавшийся учитель Лянь-чжоу, нам, несомненно, пришлось бы очень туго. Появившись как раз в тот миг, когда похвалы учителя Янькэ готовы были иссякнуть, новый гость тут же присоединился к беседе:

– Это и есть те самые «Осенние горы»?

Небрежно поклонившись хозяину, учитель Лянь-чжоу устремил свой взгляд на картину Хуана И-фэна. Некоторое время он молчал и только покусывал усы.

– Учитель Янькэ говорит, что пятьдесят лет назад уже изволил видеть этот пейзаж, – объяснил Ван, и в голосе его прозвучало растущее беспокойство. А надо сказать, что учитель Янькэ никогда не рассказывал учителю Лянь-чжоу о выдающемся творении Хуана И-фэна. – Так что же вы скажете? Каково ваше просвещённое мнение?

Учитель, вздыхая, по-прежнему не отрывал глаз от картины.

– Скажите же всё, что думаете, не обинуясь… – принуждённо улыбаясь, торопил учителя Ван.

– Что я думаю? Но ведь это… – И учитель Лянь-чжоу снова умолк.

– Так что же?

– Это одно из лучших творений учителя Да-чи. Взгляните на тоновые переходы в этих облаках и клубах дыма. Разве они не сочатся жизненными соками? А как выполнена листва? Человеку не под силу создать такое, это истинно творение Небес. А видите ту далёкую одинокую вершину? Как оживляет она общую композицию!

До сих пор молчавший учитель Лянь-чжоу повернулся наконец к Вану и, расписывая достоинства каждого мазка, начал искренне восхищаться картиной. Стоит ли говорить о том, что с каждым его словом лицо Вана всё больше прояснялось?

Воспользовавшись моментом, мы тайком с Янькэ-вэнем обменялись взглядами.

– Учитель, это действительно те самые «Осенние горы»? – тихонько спросил я, а Янькэ-вэнь покачал головой и как-то странно подмигнул мне.

– Всё это словно сон. Не иначе как тот Чжан, который принимал меня, был лисом-отшельником.

– Вот и вся история об «Осенних горах».

Закончив рассказывать, Ван Ши-гу неторопливо отхлебнул чаю.

– Да, странная история, – отозвался Юнь Нань-тянь, который давно уже не отрываясь вглядывался в пламя светильника.

– Говорят, что потом Ван потратил немало усилий, чтобы добраться до истины, но похоже, что ни о каких других «Осенних горах» Чжанам не было известно. Поэтому то ли тот свиток, который видел когда-то учитель Янькэ, до сих пор прячется где-то, то ли учителя просто подвела память. Во всяком случае, ничего более определённого сказать невозможно. Вряд ли и дом Чжана, и сама картина были просто наваждением…

– Тем не менее тот странный осенний пейзаж весьма отчётливо запечатлелся в душе учителя Янькэ. Да и в вашей душе тоже…

– Мне кажется, что я и сейчас живо вижу и сине-зелёные тона гор, и киноварь красной листвы.

– А раз так, даже если этой картины и не существует, стоит ли о том горевать?

Тут великие художники Юань и Ван, церемонно сложив ладони, усмехнулись.

Поклон

Ясукити едва исполнилось тридцать лет. Как и всякий работник литературного труда, он вечно суетится до головокружения, и если о завтрашнем дне порой ещё успевает подумать, то о дне вчерашнем почти не вспоминает. Но один случай из прошлого частенько встаёт у него перед глазами, идёт ли Ясукити по улице, сидит ли за работой над листом бумаги, едет ли в поезде. Ясукити знает по опыту, что воспоминания вызываются знакомыми запахами, точнее – смрадом, истинным бедствием для городских жителей. Едва ли кому-либо нравится дышать, к примеру, паровозной копотью. Тем не менее, стоило Ясукити ощутить её запах, как в нём искрами вспыхивало воспоминание об одной девушке, встреченной им лет пять-шесть назад.

Впервые он увидел эту девушку на дачной станции – вернее, на перроне той станции. Он тогда жил неподалёку, и в любую погоду, будь то дождь или ветер, уезжал восьмичасовым утренним поездом, который шёл из Токио, а вечером, в четыре двадцать, возвращался домой. Куда он ездил, в сущности, не важно. Однако, если каждый день в одно и то же время ждать электричку, то вскоре начинаешь узнавать по крайней мере дюжину лиц. Одно из этих лиц принадлежало той девушке. Он хорошо помнил, что ни разу не видел её после полудня примерно с новогодних праздников и до двадцатых чисел марта, а утренним поездом, на котором ездила девушка, Ясукити не пользовался.

Девушке было лет шестнадцать-семнадцать. Носила она всегда серебристо-серый костюм, шляпку в тон, серебристо-серые чулки и туфли на высоком каблуке. Невысокого роста, она всё же выглядела изящной. Особенно красивы были ноги, стройные, как у лани. Едва ли её можно было назвать красавицей, но и среди героинь современных романов, и западных, и восточных, Ясукити не встречал безупречных красавиц. Когда дело доходило до описания женщины, каждый автор не упускал возможности сказать: «Она не была красивой, однако…» Похоже, современному человеку стало зазорным признавать красоту.

Вот почему и Ясукити, думая о девушке, мысленно добавлял это самое «однако». Итак, едва ли её можно было назвать красавицей. Она была просто миловидна, с круглым лицом и слегка вздёрнутым носиком.

Девушка то стояла среди толпы с рассеянным видом, то, сидя на скамейке, читала книгу, то не спеша прохаживалась по платформе. У Ясукити при виде её не заходилось бешеным стуком сердце, не дрожали от волнения руки, как это бывает в любовных романах. Он просто думал: «А вот и она», – так же, как думал, заметив командующего военно-морским округом или кота в торговой лавке. Другими словами, девушка была для него лишь частью привычного пейзажа. Не увидев её на платформе, он ощущал что-то вроде разочарования, хоть и не слишком острое. Примерно то же он испытал, когда на несколько дней пропал кот из лавки. Вероятно, ещё меньше взволновало бы Ясукити известие о смерти командующего военно-морским округом.

Однажды тёплым пасмурным днём в конце марта Ясукити, как обычно, ехал с работы в поезде, который направлялся в Токио и прибывал на станцию в четыре двадцать. Кажется, он тогда сильно устал, потому что в вагоне, против своего обыкновения, не читал книгу, а сидел, прислонившись к окну, и смотрел на весенние горы и поля. Ему вдруг вспомнилось, что в одном из европейских романов шум поезда, который шёл по равнине, был передан так: «Тра-та-та, тра-та-та», – а по железнодорожному мосту – «Та-ра-рах, та-ра-рах». Если особенно не вслушиваться, то может почудиться, что поезд и впрямь издаёт такие звуки.

Через долгих полчаса Ясукити наконец