Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

семейные дела, а сам жил в своё удовольствие: бродил по росистым горным тропам, сочинял трёхстишья, занимался каллиграфией и резьбой печатей. Всё это, вместе взятое, придавало ему какой-то особый шик, которого не было у нас. Он держался свободнее, чем принято в нашем торговом квартале, хотя ничего аристократического в его манерах тоже не было, – одним словом, не простая рыбёшка, а что-то вроде суси из тунца…

Росай шёл, размахивая руками, будто ему мешали рукава пальто, и что-то оживлённо говорил, хотя его давно уже никто не слушал. Только Дзётан, тихонько посмеиваясь, время от времени поддакивал ему. Так незаметно мы дошли до конца рынка. Всем показалось очень обидным уйти просто так. Тут как раз подвернулся европейский ресторанчик: сбоку в лунном свете белел норэн. Даже Ясукити не раз слышал о нём.

– Войдём?

– Почему бы и нет?

И мы, теперь уже под предводительством Футю, ввалились в тесный зал.

Там, за длинным узким столом, уже сидели двое. Один – парень с Рыбного рынка, второй, очевидно, из рабочих, мы его видели впервые. Втиснувшись за тот же стол, мы сели по двое, друг против друга. Заказали на закуску гребешки фри и принялись потихоньку потягивать сакэ. Разумеется, трезвенники Футю и Ясукити не стали заказывать по второй, зато оба навалились на закуску.

Столы и стулья в этом ресторанчике были из белого, не покрытого лаком дерева. К тому же зал со всех сторон окружали тростниковые шторы в старинном эдоском стиле. Поэтому, хотя еда подавалась европейская, представить, что ты в европейском ресторане, было трудновато. Когда появились заказанные на горячее бифштексы, Футю не преминул усомниться, не рыбное ли это филе. Дзётан с чрезвычайным почтением отозвался об остроте ножей. Ясукити был в восторге от освещения, которое, по его мнению, только в таких местах и бывает достаточно ярким. Росай тоже… Впрочем, Росая, судя по всему, мало что удивляло, ведь он уроженец здешних мест. Сдвинув на затылок охотничью шляпу, он вместе с Дзётаном осушал одну чашечку сакэ за другой и по-прежнему оживлённо болтал.

Тут, резко откинув норэн, в ресторанчик вошёл ещё один посетитель. Он был в фетровой шляпе, а его толстые щёки тонули в меховом воротнике пальто. Войдя, он скользнул взглядом, причём не простым, а каким-то тяжёлым, сверлящим, по тесному зальчику, затем, не говоря ни слова, втиснул своё крупное тело между Дзётаном и парнем с рынка. До чего же противный тип, думал Ясукити, поглощая рис с карри. В романах Идзуми Кёка именно таких типов обычно укрощает какая-нибудь благородная гейша. Впрочем, современный Нихонбаси мало чем отличается от тогдашнего.

Сделав заказ, посетитель стал надменно дымить сигаретой. Чем дольше Ясукити смотрел на него, тем явственнее он представал перед ним в образе злодея. Толстое красное лицо, хаори из шёлка «осима», кольцо с печаткой – всё одно к одному. Этот человек настолько раздражал Ясукити, что, желая забыть о его существовании, он попытался завязать разговор с сидящим рядом Росаем. Но тот только хмыкал да поддакивал. Более того, он явно был не в духе, сидел, отвернувшись от лампочки и нарочно надвинув шляпу на самые глаза. Ничего от него не добившись, Ясукити заговорил с Футю и Дзётаном о еде. Но разговор как-то не клеился. Как ни странно, но стоило появиться этому жирному типу, и у всех троих разом испортилось настроение.

Когда ему принесли заказанное фри, он взял в руки бутылку «масамунэ» и уже собрался было наполнить свою чашечку, как вдруг откуда-то сбоку чёткий голос произнёс: «Ко-сан!» Гость вздрогнул, а когда увидел, кто его окликнул, на его лице появилось выражение сильнейшего замешательства.

– Да неужто это вы, хозяин? – проговорил он и, поспешно стянув с головы шляпу, принялся кланяться.

Голос же принадлежал не кому иному, как поэту Росаю, хозяину лавки Марусэй на Рыбном рынке.

– Давненько не виделись. – Росай с невозмутимым видом поднёс к губам чашечку сакэ.

Как только он осушил её, тот поспешно налил в неё сакэ из своей бутылки, а потом с преувеличенным подобострастием, которое окружающим могло показаться смешным, стал расспрашивать Росая о здоровье…

Да, герои Кёка не умерли. Во всяком случае, на токийском Рыбном рынке и в наши дни можно наблюдать подобные сцены.

Но когда приятели вышли из ресторанчика, Ясукити чувствовал себя подавленным. Разумеется, он не испытывал никакого сочувствия к Ко-сану, более того: если верить Росаю, толстяк этот был весьма дурного нрава, – но вернуть прежнее весёлое расположение духа не удавалось. В кабинете на письменном столе Ясукити ждали «Изречения» Ларошфуко, которые он недавно начал читать. И, ступая по лунным бликам, Ясукити сам не заметил, как мысли его приняли иное направление.

Болезнь ребёнка

Учитель Нацумэ посмотрел на свиток и пробормотал, будто сам себе:

– Работа Кёкусо…

На свитке действительно стояла подпись: «Кёкусо, летописец». Я сказал учителю:

– Кёкусо ведь был внуком Тансо. Как же звали сына Тансо?

Учитель без промедления ответил:

– Мусо.

Тут я проснулся. Сквозь москитную сетку из соседней комнаты проникал электрический свет. Жена, видимо, меняла простыню двухлетнему сынишке. Ребёнок плакал не переставая. Я повернулся на другой бок и попытался заснуть снова.

– Така, малыш, ну что же ты опять хвораешь… – послышался голос жены.

– Что случилось?

– Думаю, живот болит.

В отличие от старшего брата Такаси часто нездоровилось. Меня это тревожило, но в то же время его болезни стали привычным делом.

– Пусть С. завтра его осмотрит.

– Да, я ещё сегодня вечером хотела показать его С.

Когда ребёнок перестал плакать, я снова глубоко заснул.

Проснувшись утром, я отчётливо помнил свой сон. Привидевшийся мне Тансо был, вероятно, Хиросэ Тансо. А вот Мусо и Кёкусо скорее всего не существовали в действительности. Зато я вспомнил сказителя по имени Нансо. Очередная болезнь сына не особенно меня обеспокоила. Встревожился я, только когда жена вернулась от С.

– Видимо, расстройство желудка. Доктор ещё к нам зайдёт, – раздражённо сказала она, держа ребёнка под мышкой.

– А температура есть?

– Тридцать семь и шесть… хотя ещё вечером была нормальная.

Я пошёл в свой кабинет на втором этаже и занялся повседневными делами. Работа, как обычно, не клеилась. Причиной была не только болезнь ребёнка. Листья деревьев в саду зашуршали под каплями тёплого летнего дождя. Я одну за другой курил сигареты «Сикисима», сидя перед недописанным рассказом.

Доктор С. приходил дважды, утром и вечером. Во время второго визита он сделал Такаси клизму. Такаси, часто моргая, неотрывно глядел на лампочку. Вместе с влитой жидкостью вышла тёмная слизь. Казалось, будто я увидел саму болезнь.

– Что