Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

Тут из дома вышла жена с пуховой подушкой и корзинкой в руках. Она успела переменить кимоно.

– Итак, мы уходим, – необычно серьёзным тоном произнесла жена, сложив руки перед собой.

Я же только и сказал, чтобы на Такаси надели новую шапочку. Я сам купил её всего несколько дней назад.

– На нём и так новая, – ответила жена и, глядя в зеркало над комодом, стала поправлять воротник кимоно.

Я решил их не провожать и вернулся на второй этаж.

С новым гостем мы говорили о Жорж Санд. Посреди беседы я сквозь молодую листву деревьев заметил две коляски. Покачиваясь, они проплыли над изгородью и скрылись из виду. В память мне врезались тогдашние слова гостя, произносившиеся с большим жаром:

– И Бальзак, и Санд, да и все писатели первой половины девятнадцатого века, несомненно, превосходят тех, что пришли им на смену…

Гости приходили и после полудня. Только вечером я наконец засобирался в больницу. За окнами в какой-то момент полил дождь. Переодеваясь, я велел служанке принести мне сандалии гэта на высокой подошве. Тут как раз явился за рукописью Н. из Осаки. Его сапоги были в грязи, а пальто вымокло от дождя. Поприветствовав его у входа, я извинился и объяснил, что написать ничего не смог. Тот мне посочувствовал и сказал:

– Что ж, тут ничего не поделать.

У меня появилось неприятное ощущение, словно я нарочно пытался разжалобить Н., используя тяжёлую болезнь ребёнка в качестве предлога.

Едва Н. ушёл, из больницы вернулась тётушка. По её словам, Такаси ещё дважды вырвало молоком, однако врачи говорили, что нарушений в работе мозга у него, к счастью, нет. Также она сообщила, что ночью в больнице вызвалась дежурить мать жены.

– Как только малыш Така оказался в больнице, ученики воскресной школы прислали букет цветов. Так что всё благополучно, только от букета как-то не по себе, – завершила она свой рассказ.

Я вспомнил, как, занимая гостей беседой, обнаружил, что у меня выпал зуб, однако говорить ничего не стал.

Когда я вышел из дому, уже совсем стемнело. Моросил мелкий дождь. Шагнув за ворота, я понял, что надел гэта на низкой подошве. Кроме того, на левом ослабел один ремешок. Мне вдруг подумалось: если ремешок порвётся, мой ребёнок умрёт, – тем не менее, тратить время на переобувание не хотелось. Возмущённый нерасторопностью служанки, которая так и не принесла мне высокие гэта, я осторожно шёл, боясь оступиться и упасть.

До больницы я добрался около девяти часов. Перед входом в палату Такаси стоял умывальник, в котором плавало несколько лилий и гвоздик. На лампу был наброшен, кажется, платок фуросики, поэтому внутри стоял полумрак, и я с трудом различал даже лица. Жена и её мать лежали по обе стороны от Такаси, даже не развязав поясов оби. Ребёнок мирно спал, положив голову на руку бабушки. Жена при виде меня привстала и прошептала:

– Спасибо, что пришёл.

Её мать повторила те же слова. Их голоса звучали не так встревоженно, как я ожидал. Вздохнув с облегчением, я присел у изголовья. Жена посетовала, что не может кормить Такаси молоком, – ребёнок постоянно плачет, а грудь сильно набухла.

– Резиновая соска никуда не годится. В конце концов дала ему пососать язык.

– Так что теперь он ест моё молоко. – Мать жены со смехом обнажила сморщенный сосок. – Сосёт из всех сил, даже грудь покраснела!

Я, не выдержав, рассмеялся.

– Похоже, всё не так плохо, как я ожидал. Мне-то уж казалось, что надежды нет.

– Вы про Така? Он поправится. Просто живот разболелся. А завтра уже и температуры не будет.

– И всё благодаря заступничеству предков, верно? – поддразнила её жена.

Однако её мать, безоглядно верившая в «Лотосовую сутру», не обратила на это никакого внимания, и принялась дуть Такаси на лоб – видимо, чтобы скорее прогнать жар.

* * *

Такаси остался жив. Когда он начал выздоравливать, я решил написать небольшой рассказ о его болезни. Однако снова подступил суеверный страх: а вдруг, если я это сделаю, сын снова заболеет! Потому я отложил эту затею. Теперь же Такаси совершенно здоров и спит в гамаке в саду. Недавно у меня попросили что-нибудь для печати, и я вернулся к старому замыслу. Не обессудь, дорогой читатель.

О-Сино

Собор южных варваров. Обычно в это время сквозь оконные витражи пробивается солнце, но сейчас сезон дождей и небо затянуто тучами, поэтому внутри темно, как будто уже наступили сумерки. В центре тускло поблёскивают полированным деревом окружающие кафедру высокие готические колонны. В дальнем приделе неугасимая лампада освещает стоящую в киоте фигуру святого. Прихожане давно разошлись.

В полумраке видна одинокая фигура рыжеволосого патера: он стоит склонив голову в молитве. Ему лет сорок пять – сорок шесть. У него узкий лоб, выдающиеся вперёд скулы, густая борода. По полу стелется подол так называемого «абито» – чего-то вроде монашеской мантии. Чётки контацу, обвиваясь вокруг запястья, зелёными камнями свисают вниз.

Разумеется, в соборе царит тишина. Патер стоит неподвижно, погрузившись в молитву.

Но вот в собор робко входит японка. Одета она как жена самурая, в расшитое гербами старое кимоно с чёрным оби. Лет ей около тридцати с небольшим. Однако, если приглядеться, видно, что она выглядит старше своих лет. Во-первых, у неё очень нездоровый цвет лица. Вокруг глаз чёрные круги. Впрочем, черты скорее красивые, хотя, возможно, их безукоризненная правильность придаёт лицу слишком суровое выражение.

С опаской поглядывая на купель и аналой, женщина робко прошла в собор, и тут вдруг заметила в полумраке стоявшего на коленях перед алтарём патера. Словно испугавшись чего-то, она застыла на месте, но, очевидно, сразу же поняла, что он погружён в молитву, и, не спуская с него глаз, молча стала рядом.

В соборе по-прежнему царила тишина. Патер не шевелился, женщина тоже, словно оцепенела. Так продолжалось довольно долго.

Но вот патер закончил молиться и поднялся с колен. Тут только он увидел, что перед ним, будто желая что-то сказать, стоит женщина. В собор южных варваров люди заходили довольно часто: многим просто хотелось поглазеть на диковинного Будду, распятого на кресте, – но непохоже было, что эта женщина зашла в собор только из любопытства. Приветливо улыбаясь, патер с трудом выговорил по-японски:

– Вам что-нибудь угодно?

– Да, я хотела просить вас… – Женщина вежливо поклонилась, низко склонив голову. Одета бедно, но волосы уложены очень изящно в причёску «когаймагэ».

Патер поблагодарил её ласковой улыбкой. Его рука беспрестанно перебирала чётки из зелёных камней, то наматывая на пальцы, то отпуская.

– Меня зовут Сино,