Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

как Йес внезапно напрягается, задерживает дыхание, втягивает носом воздух, прислушивается к чему-то далекому, вращает глазами, пыхтит, поводит ушами, будто предчувствуя что-то, и меня это пугало.

Она неотрывно вглядывалась в оконный проем моего кабинета, причем ее совершенно не интересовали птицы, садившиеся на подоконник поклевать ореховую крошку. Каждое утро после нашей с ней прогулки она приходила ко мне, но с некоторых пор не сворачивалась под столом у ног, а запрыгивала на подоконник, устраивалась там поудобнее, выставив передние лапы, вытянув в сторону окна шею, словно ожидая, что там, за окном, вот-вот что-то произойдет. Обычно не происходило ничего, вообще ничего. Но она, казалось, думала, что как раз сейчас что-то и случится, что-то особенное. Возможно, даже опасное. Впрочем, время от времени она глухо ворчала, и все ее маленькое тельце выражало готовность выпрыгнуть в окно и отправиться наводить порядок на Земле. Она обожала наблюдать, выслеживать. Все держать под контролем. Я тоже. Но однажды она и вправду испугалась. Рычать не стала, а, спрыгнув с подоконника, спряталась под столом, словно Бетти Буп, маленькая собачонка, которая испугалась и пищит: «ой-ой-ой».

Когда я встала из-за стола и подошла к оконному проему, то увидела на дороге какой-то силуэт, далеко под нами, километрах в трех. Потом еще два силуэта. На следующий день там же прошли три человека. А через день один. Три дня спустя — пять. Очень странно для этого времени года, ведь стоял февраль. Я знала, это была туристическая тропа, обозначенная на карте под № 5, она шла вдоль старого римского тракта, делала петлю в смешанном лесу, под уступом на нашем лугу, потом поднималась и сходилась с тропой здоровья, затем шла до соседней долины. Я и не знала, что эта тропа была видна из Буа Бани, и только очень небольшой отрезок дороги, несколько метров, не больше, причем только зимой, когда облетают листья с дубов и каштанов, и только из окна моего кабинета. Из комнаты снизу и площадки перед домом видно ничего не было.

В конце концов, подумала я, надо пойти посмотреть. Дождалась вечера. Так. Надела мокасины. Завязала шнурки. Колено взвыло от боли. Я сказала ему: Заткнись. Теперь куртка Грига, стеганая, теплая, надежная. Карманы набиты табачной крошкой. Нет, Йес, ты со мной не пойдешь. Сегодня без тебя. Жди. И без телефона. Это я так бросаю вызов. А вот палка для ходьбы, это да, и термос, и блокнот. Я выхожу с черного хода, через маленькую дверцу. Во дворе спокойно и тихо. Иду вдоль дома. Следую по тропе, ведущей на анабаптистское кладбище. Осторожно. Каждый шаг, каждое движение, я ведь одна, только бы не оступиться, не поскользнуться, только не сейчас. Трава приглушает шаги. Трава со мной.

До кладбища три километра, я считала, то есть почти час ходьбы. На кладбище так и не заменили камеру, которую я стащила. Никто не слонялся между могилами. Там вообще никто не проходил с тех пор. Никаких следов. Никаких граффити. Могилы невредимы. Строгие и четкие. Наверное, в этом и есть разница между еврейским кладбищем, затерянным в лесу, и анабаптистским, тоже затерянным в лесу. Еврейские надгробия склонились одно к другому, как будто беседуют, некоторые вроде пришли к какому-то заключению, другие нашли повод для дальнейших разговоров, поскольку вопросы так и остались нерешенными. А в анабаптистских надгробиях есть что-то от их образцовых хозяев.

Потом я отправилась к тропе здоровья.

До нее еще два километра.

Всего пять километров, а если туда и обратно, то десять. Для меня это три часа ходьбы в день, если я захочу повторять этот путь на неделе.

Темнело. Со всеми мерами предосторожности я добралась до тропы здоровья.

Две суровые гигантские скалы, которые мы с Григом обнаружили, когда однажды пришли сюда вдвоем, нависали над широким, как поляна, перекрестком двух дорог. Видно, что люди здесь бывают. Но сейчас никого. Только какая-то странная атмосфера, сгущающееся ощущение нереальности. Такое мы испытывали — этого не может быть, — читая онлайн «Либерасьон» или «Монд», две газеты, а не одну, как раньше, надо же было ознакомиться с тем, что происходит в мире. Две газеты самое то, говорил Григ, хотя до этого утверждал, что ничего ему не надо.

Я уселась между двумя гигантшами. Словно в трещину. — Трещина между чем и чем? — спросит Григ, когда я вернусь. Он обожал все, в чем чувствовалась пульсация смерти, это его веселило. — Гранитная трещина эпохи антропоцена, и ничего другого.

Я долго сидела так в своем убежище, постепенно утрачивая собственные контуры и даже личность, все свои личности, тьма и ночь давно стали моим жилищем. И все же дрожала от озноба, ведь ночь, как ни крути, отнюдь не хороша. Густонаселенная. Глубинная. Первобытная. Охоты, битвы, казни. Это надо любить. Единый зверь, слепленный из всех зверей, из всех энергий, в двух шагах от меня. И небо, видное в гигантский просвет лесной поляны, в нескольких миллиардах лет от меня. И повсюду тишина, такая, что слышно, как падает иголка с ели.

И ничего другого этим вечером.

И темно, что как раз не странно. А кто гуляет по ночам?

В последующие дни я уходила днем, накормив двух своих пансионеров. Что очень пугало Йес. Теперь я ей заявляла: Ждать. Не знаю почему, но это пугало ее, как и сам факт, что я ухожу. Она встряхивала ушами, начинала дрожать, подвывала: «о-о-о». Я успокаивала ее. Я ей говорила: Пойду посмотрю поближе. Подожди, я вернусь. И повторяла: Подожди. Ты маленькая прирученная собачка, твоя задача — охранять дом. А я немножко одичавшая женщина. Мы дополняем друг друга. Потом выходила через заднюю дверь, шла вдоль моренных отложений по диагонали и углублялась в лес. Проезжей дороге я предпочитала тропу, откуда можно было видеть дом, Йес, которая, сидя на пороге, следила за мной глазами.

Я давно уже ходила на эту огромную поляну в конце туристической тропы: с тех пор, как ее облагородили и сделали что-то вроде парка. Это была моя терраса кафе, до тех пор, пока не переменилась погода и не задул странный ветер. Общественные парки довольно уютные места, где, как и в любом другом месте на Земле, могут случаться волнующие встречи, так бывает и в Буа Бани, и в Вашингтон-сквер.

Когда мы только поселились в здешних краях, на этой поляне, обжитой лесорубами, земля была изрыта тракторами, в комьях грязи, завалена срубленными стволами — чуть ли не единственная горизонталь среди гор с головокружительными склонами. Но в прошлом