Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

не встречала, зато встречала скалы. Их тела. Это не так уж просто, реальность как она есть, конкретика и естественные науки. Впрочем, реальности как таковой не существует. Все — незримые замены и подстановки, система коммуникаций, QR-коды, читальные залы, неизвестность и бесконечность. Например, скалы, неотступно преследующие лес, казались безжизненными гранитными массами, но если я замирала, они замирали тоже. Я уходила, и они уходили. И не только скалы, еще и замерзшие луга с едва пробивающейся травой: я приближалась к ним, они приближались ко мне. Повсюду предвкушение движения. Когда я шла, то чувствовала, что все вокруг готово перемещаться вместе со мной. Это была просьба с их стороны. Просьба — это важно, просьба извне, желание, даже если ты не уверен, что просьба и в самом деле «извне», что она исходит не от нас самих, а откуда-то снаружи. А как это узнать? Мы сталкивались. Мы были на одной волне, мы вместе вибрировали. Вибрировали леса и луга, качались, спаянные со мной в одном постоянно меняющемся пространстве.

Чтобы возвратиться на тропу, мне нужно было пройти через лес. Мы встречались и сталкивались каждый день. И я уже не могла понять: леса шли навстречу, повинуясь нашему призыву? Или рядом с нами, как спутники, разделившие нашу судьбу? Не менее 17 500 видов деревьев находятся под угрозой исчезновения. 140 видов уже исчезли. И более 440 видов вот-вот исчезнут.

Вымокшая до нитки, я скольжу по грязи, как водомерка по поверхности пруда. Примечание в блокноте. Мое? Уже и не знаю. Отпечаток лапы и грязный след. Подснежники бессловесны. Все безмолвно, беспокойно, но безмолвно, не слышно вообще ничего. Ничего хорошего вообще-то, меня не отпускает тревога. И все же какое счастье быть здесь, одной, невидимой. Ну и кто в такое поверит?

Неистовость ветра, обнимающего плечи, влажное покрывало ручьев и мхов, чьи-то смешки.

Я долго шла через лес, вниз наискосок по склону, не по тропе, а наугад, перла напролом. Теперь я подбираюсь к Буа Бани. Мне нужна палка. Я подобрала одну. По всему склону буковый лес. Одни буки. Может, здесь тоже звучала какая-то «просьба извне», эдакий «зов предков»? А может, буки уже обсудили между собой мое приближение? И их укоренившиеся в земле тела, столпившиеся вокруг меня, присоединились к моему движению? Я чувствую, что они хотят мной воспользоваться, что они навязывают мне свою волю: давай двигайся, шевелись. А сами взгромоздились на меня, вези, мол. А я уже без сил, я запуталась в телах деревьев, продолжая карабкаться по склону. Я замедляю ход, с трудом отрываю ноги от земли. Мои руки — раскачивающиеся ветки, ноги — огромные вырванные из земли корни, которые я волочу, тащу, тяну за собой, они идут вместе со мной, а прохладная волна от ног поднимается до самой моей головы. Может, это расстройство восприятия из симпатии к лесу, из сочувствия? Или из-за усталости? Что-то переходит от них ко мне. Я чувствую себя медлительной и неповоротливой. И настойчивой. На перевале холодно. Дует ветер. Я пытаюсь идти быстрее, но больше десяти метров сразу не одолеть. Перевожу дыхание, волоку свое барахло, и вот наконец выхожу на дорогу к Буа Бани.

Я возвращаюсь домой, домой во всех смыслах.

Падаю на стул и чувствую, что лес отступил. Отхлынул. Откатился от кухни, как отлив. Я цепляюсь за стул, чтобы меня не унесло прибоем. Но по-прежнему ощущаю лимфатическую систему стволов, пульсацию пробуждающихся почек, чувствую, как меня отрывают от корней, оставляя одну на берегу, это самое странное, что когда-либо со мной происходило.

Чуть позже я прихожу в сознание, с виду целая и невредимая. И тогда, боясь утратить стремительно ускользающие ощущения, я их записываю, мои поспешные каракули захватывают их, как трофей. Ритм покачивающихся ветвей уступает место интонации, их переплетение — синтаксису. Моя кисть уже не пять пальцев, а четыре просвета между пальцами, словно, помимо опыта ходьбы, мне досталась от дерева слоистость его коры.

Помнишь, говорила я себе, помнишь, как деревья умеют рассеивать свет.

Когда пелена дождя рассеивалась, я видела Юнгфрау[76] с острыми пиками.

Времена были всего лишь смутными, как всегда. Но теперь в них зияла черная дыра, которой не было прежде. Или была, но мы ее не замечали. Время совершало свою работу, как раньше, но было чуть более темным, чуть более дырявым. Мир прохудился, отрицать этого было больше нельзя. Дыра всасывала нас. Григ напевал: It’s not dark yet, but it’s getting there[77]. Он говорил, что к этому постепенно привыкаешь, вот и всё. Привыкаешь к худшему. То, что прежде представлялось невыносимым, теперь казалось привычным. Григ привык к невыносимому, уж я-то об этом знала, ведь это я покупала для него в табачных лавках упаковки «Амстердамера». Я брезгливо брала их двумя пальцами, стараясь не смотреть на жуткие картинки: почерневшие легкие и все такое. Ну и интернет делал свое дело, вываливая все без разбора, правду, вранье. Да, мы привыкали. Я привыкла даже к прогулкам по тропинке.

На туристическую тропу я ходила все реже. Впрочем, все замедляло ход. Или это я становилась медлительней.

51

Порой я уходила из Буа Бани по нижней тропинке, той, что петляла по лесу, было там одно место, где роща скрывала дом. Я искала его глазами, а он исчез. И я думала о том, что мы тоже исчезли, Григ, Йес и я. Стали чистой фикцией. Книжным вымыслом. Возможно даже, нас никогда и не существовало. Или мы не существовали, существуя, несуществующее существование: оксюморон, сочетание слов с противоположным значением, это вполне возможно, просто такой способ мышления. Постепенно исчезновение становилось не просто зрительной иллюзией: оно превратилось в наслаждение. Я специально отправлялась на это место, именно на это, чтобы поискать глазами наш дом. Он был — и его не было. Иллюзия. Я единственная знала, что он прислушивается. Что он слышит, как я ухожу. Вокруг нас все прислушивалось. И гармония с этим местом, мое врастание в него и сращивание с ним, определяла мою сущность: я сама сделалась этим местом, и там же я исчезла. Исчезла, чтобы работать. Я наконец примусь за работу? Писательство требует наличия другого времени, протекающего параллельно с обычным. Жить в этом мире полноценно, интенсивно — и не жить в нем. Быть живой и мертвой.

52

Однажды днем в конце марта пошел долгожданный снег. Мы не зажигали свет, чтобы лучше видеть, как за