Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

не умеешь наблюдать. — Слушай, Григ, если надо, пойдем со мной, будут тебе и подробности, и все остальное, заодно объяснишь мне, зачем тебе все это, а то я и вправду не понимаю.

Что же происходило?

Выходя из дома, куда мы попадали?

Неизвестно. Неясно. Фигуры передвигались. А главное сказано не было. Отчетливо сказано не было. Как всегда, воссоздавать несказанное предстояло нам. И нам же находить во всем смысл. А кто знает, что там за смысл? Плевать на смысл, говорил Григ. Моя речь была полна глаголов типа появляться, возникать, показываться, тащиться, садиться. Я пыталась донести до Грига, что всего лишь свидетель, одуревший от перехода из одного состояния в другое. Что ему не надо высмеивать меня, писа-тельницу, которая умеет описывать колючие кустарники, но не умеет наблюдать за людьми. Что у меня своя роль, всего лишь маленькая роль — говорить о мутациях кустарников.

Он, Григ, желал знать все, и в то же время ему хотелось, чтобы я все бросила. Он снисходительно говорил мне: Слушай, охота тебе участвовать в этой свалке, не ходи туда. Не пытайся усовершенствовать мир. Мир останется миром, это вообще мерзкая история.

Но у меня не получалось.

Вернее, я сама этого не хотела, предпочитая великую битву за жизнь.

Принимая Землю такой, какая она есть.

Мудрость — это не про меня.

48

Примечание: Тут надо рассказать про то, как появился олень[75]. Иногда олени являются нам, так сказать, удостаивают своим явлением. И нас пробирает дрожь.

Интересно, чьи это олени? Префектуры? Президента республики?

Моего читателя, старого месье, так потрясла встреча с оленем, что от волнения он не мог произнести ни слова.

И была еще одна женщина, немая, она тоже не смогла рассказать мне о своей встрече с оленем.

49

Я лежала в высокой сухой траве на анабаптистском кладбище — Йес осталась с Григом — среди надгробных камней и длинных стеблей, уцелевших с прошлого лета. Был час первой звезды, я осознавала близость к мертвым и даже лежала в той же позе, что они, а еще чувствовала такую гармонию с миром, что пыталась найти отличие между мертвецами и мной. И не находила. Ощущают ли мертвые вечернее умиротворение? Почему бы и нет? Мертвые действительно мертвы? А живые действительно живы? Может, мы просто перебираемся в другую постель?

Внезапно меня заставил подскочить громкий бум-бум-бум.

Появился мотоцикл, потом еще один. За рулем первого сидела девица, были видны выбившиеся из-под шлема волосы, за рулем второго, возможно, парень, во всяком случае, силуэт более крупный.

Подъехав к кладбищу, девица соскочила на землю, подбежала к парню, который еще оставался в седле, и стала хлестать его по каске мотоциклетной цепью, тот не стал ждать продолжения, развернулся, бум-бум-бум, и исчез. Девушка сняла шлем, встряхнула черными волосами до плеч, два вороньих крыла, и вдруг заметила меня. Бросила мне: Всегда надо иметь при себе мотоциклетную цепь. Полезная штука, можно отбиться. И копы не прикопаются, если попадешься, это же не оружие, висит себе на руле.

Девушка была такой живой, задорной, в черных кожаных доспехах и шлемом в руке.

Я залюбовалась ее мотоциклом, черным, как и она сама.

— Боковые кожухи я сняла. Никаких финтифлюшек. Только рама и механика. Я за радикализм. — А что это вообще за штука? — Это не штука, это гораздо лучше. Это «Сузуки DR750». Вернее, то, что от него осталось, он делает бум-бум-бум, а GS нет. Ты можешь сварганить рэт-байк из чего угодно, из любого хлама. Тут такая мешанина, немного от «Сузуки», немного от «Тенере», немного от «Трансальп», и еще какая-то фигня. Можно из чего угодно состряпать, вообще из чего угодно, только по правилам, сама понимаешь, это вопрос безопасности. Хороший бак, хорошее седло. Можно спереди присобачить голову куницы или оленьи рога, да хоть рог носорога. Или примотать проволокой всякие игрушки, болты, черепки, все, что захочется. В общем, помойка на колесах. Я этими глупостями не увлекаюсь. Когда машина пачкается, можно быстренько покрасить прямо по грязи и ржавчине. Черной матовой краской из баллончика. Не знаю почему, хотя нет, знаю, мне хотелось полного трэша, как в фильме про безумного Макса. И никаких логотипов! Видишь, вообще никаких. Все ободрали. По максимуму. В общем, такой постапокалиптический вариант. Нищебродство, свобода и опасность. Это секси. Как будто сливаешься с этими железками, сливаешься со всей махиной. Мотоцикл — это секси. Такой вот фак. Мы особенные. Мы не Выжившие, мы свободные. Мы клали болт на все, и на будущее тоже. Автомобиль — это фигня, никакой свободы. Байк — вот это свобода. Все запретные тропы — твои!

Я подумала, это как написать роман. Свою колымагу собираешь черт знает из чего, цепляешься за нее, несешься, катишься, и ты свободен. И все запретные тропы — твои.

Перед тем как уехать, уже в седле, она запустила руку за пазуху куртки, и оттуда высунулась маленькая треугольная кошачья головка, высунулась, чтобы глотнуть воздуха. Девушка еще раз прокричала: Катиться, сливаться, свобода, скорость, опасность — это секси! И я крикнула ей тогда: Тебя как зовут? — Адриенна! Вообще-то, по жизни я плиточница! Плитку кладу. А другая жизнь — мой байк!

Было уже темно. А я забыла палку. Обратно я добиралась целый час, половину пути на четвереньках, камни, папоротники, буквально на четвереньках, что оказалось вполне возможно, и даже благоразумно. Миновала полночь. Когда я вернулась, все спали, дом, книги, Григ и Йес. Я даже не стала зажигать свет, я ориентировалась в помещении, как лунатик, дотащилась до кровати, вылупив глаза в темноту, и рухнула на постель, не раздеваясь, кажется, прямо на Грига. Нет, на Йес. И тут же уснула, голова моя касалась головы Йес, а правая вытянутая рука — черепа Грига. Спать вместе, как единое целое, Григ, Йес и я, мы воспринимали мир одинаково. Берлога сплачивает людей и зверей.

50

Я продолжала сидеть в засаде. Только поменяла расписание. Теперь я выходила рано утром. Еще до рассвета. Было совсем темно. Я по-прежнему ничего не писала. А вечером могла только рухнуть на кровать. Я ходила туда ради удовольствия посидеть в своем кресле из ветвей. И ради самого пути. Туда и обратно.

На пути туда, как и на обратном пути, я никогда никого не встречала, потому что никогда не ходила по проторенной дороге, всегда срезала через ельник — то есть людей