За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

знакомых. Ей вдруг пришло в голову, не встретить ли свой час в детской, а не в комнате, где спала в юности. Ей не хотелось нарушать элегантность этой комнаты. Пусть она остается местом, где прошли ее девичьи годы. Зато в детской надежно и уютно! Пробыв в Милденхеме неделю, Джип попросила Бетти перенести ее вещи в детскую.

В доме в это время не было никого спокойнее самой Джип. Бетти грешила тем, что украдкой плакала под лестницей. У миссис Марки совсем разладилась стряпня. Мистер Марки начал забываться и нередко вступать в разговоры. Уинтон заставил лошадь совершить отчаянный прыжок, чтобы срезать путь к дому, и она сломала ногу, поэтому, вернувшись, он был безутешен. Когда Джип находилась в комнате, он, делая вид, что хочет погреть руки или ноги, нарочно проходил мимо, чтобы коснуться ее плеча. В обычно размеренный и сухой голос Уинтона проникали нотки тайной тревоги. Джип, всегда остро ощущавшая отношение к себе, купалась во всеобщей любви. Удивительно, как все они заботятся о ней! Чем она заслужила такое ласковое обращение – в особенности тех, кому доставила своим браком столько горьких минут? Сидя у камина и глядя в огонь широко открытыми, немигающими, как у совы ночью, глазами, Джип размышляла, чем отблагодарить отца, которого чуть не лишила жизни самим фактом своего появления на свет. Она стала мысленно приучать себя к грядущей боли, осваивать территорию неведомого страдания, чтобы оно не настигло ее врасплох, заставив корчиться и кричать.

Ей часто снился один и тот же сон: она погружается все глубже и глубже в пуховую перину, ей становится все жарче, она все больше увязает в бесплотной массе, которая не дает на себя опереться, но и не позволяет провалиться до самого низа, до твердого дна. Очнувшись однажды от этого сна, она провела остаток ночи, завернувшись в два одеяла, на старом диване, где ребенком ее заставляли ежедневно смирно лежать на спине с двенадцати до часу пополудни. Бетти была поражена, обнаружив ее утром спящей на диване: Джип настолько напомнила ей ребенка, лежавшего там в прежние времена, что бывшая нянька потихонечку вышла и все утро роняла слезы в чашку с чаем. Поплакав, она успокоилась и принесла чай своей красавице, заодно отчитав за то, что заснула в неподходящем месте да еще и с потухшим камином.

Джип же только сказала в ответ:

– Милая Бетти, чай совсем остыл. Пожалуйста, приготовьте мне новый.

Глава 10

С того дня, как прибыла сиделка, Уинтон перестал ездить на охоту: боялся отойти от дома больше чем на полчаса. Недоверие к врачам не мешало ему каждое утро проводить десять минут со старым доктором, лечившим Джип от свинки, кори и прочих детских болезней. Старина Ривершоу был занятным обломком былых времен. От него пахло резиновым плащом, щеки были с лиловым оттенком, вокруг лысины – венчик волос, как некоторые утверждали, крашеных, серые глаза на выкате слегка налиты кровью. Он был мал ростом, страдал одышкой, пил исключительно портвейн, подозревался в нюхании табака, читал «Таймс», всегда говорил сиплым голосом и делал визиты в экипаже Брогама, запряженном старой вороной клячей. Однако доктор славился хитрыми приемами, победившими множество заболеваний, и пользовался высокой репутацией в деле успешного появления на свет его новых обитателей. Ежедневно ровно в полдень во дворе раздавался скрип колес маленького экипажа. Уинтон поднимался, с глубоким вздохом шел в столовую, доставал из буфета графин с портвейном, корзинку с бисквитами и одиночный бокал, после чего стоял, глядя на дверь, пока на пороге не появлялся врач, и спрашивал:

– Ну что, доктор? Как она?

– Неплохо, очень даже неплохо.

– Причин для беспокойства нет?

Врач, надувая щеки и косясь на графин, бормотал:

– Сердце в порядке, главная забота… немного… э-э… ничего страшного. Все идет своим чередом.

Уинтон, еще раз глубоко вздохнув, говорил:

– Бокал портвейна, доктор?

Врач изображал приятное удивление.

– Холодный день… э-э… была не была… – И сморкался в лиловый носовой платок в красный горошек.

Наблюдая, как доктор поглощает портвейн, Уинтон интересовался:

– Вы можете явиться по первому зову, не так ли?

Врач, облизнув губы, отвечал:

– Не беспокойтесь, дорогой сэр! Мы давние друзья с маленькой мисс Джип. Я к ее услугам в любое время дня и ночи. Не беспокойтесь.

На Уинтона снисходило ощущение уверенности, продолжавшееся еще минут двадцать после того, как затихал скрип колес и рассеивались сложные запахи, оставленные гостем.

В эти дни самым близким другом Уинтона был старый золотой швейцарский «Брегет» с треснувшим циферблатом в корпусе, ставшим гладким и тонким от долгого использования, – любимая игрушка Джип в детстве. Майор доставал часы каждые пятнадцать минут, смотрел на них отсутствующим взглядом, вертел в пальцах теплый от контакта с телом корпус и совал обратно в карман, после чего прислушивался. Повода прислушиваться не было никакого, но он ничего не мог с собой поделать. Помимо этого, главным развлечением было взять рапиру и поточить о кожаную подушечку, прикрепленную к верху низенького книжного шкафа. Эти занятия перемежались регулярными визитами в комнату рядом с детской, в которую Джип перевели, чтобы ей не приходилось ходить по лестнице, да в оранжерею в надежде обнаружить новый цветок, чтобы поднести его дочери. На это уходило все время за исключением еды, сна и курения сигар, которые то и дело потухали.

По просьбе Джип отцу не сообщили о начале схваток. Когда первый приступ боли схлынул и она в полудреме лежала в старой детской, Уинтон случайно поднялся наверх. Сиделка, миловидная особа, одна из свободных, независимых субъектов рыночной экономики, которых за последнее время расплодилось несметное количество, встретила его в малой гостиной. Привыкшая к суетливости и тревожности мужчин в такие часы, она приготовилась прочитать хозяину дома небольшую нотацию. Однако наткнувшись на выражение лица Уинтона и чутьем уловив, что перед ней человек, чье умение держать себя в руках не требует доказательств, она всего лишь прошептала:

– Началось. Но вы не беспокойтесь, она пока не страдает. Мы скоро пошлем за врачом. Она очень храбрая. – И с непривычным для нее чувством уважения и жалости повторила: – Не беспокойтесь, сэр.

– Если она захочет позвать меня, я буду в своем кабинете. Сделайте все возможное, чтобы ей помочь, сестра.

Сиделка сама удивилась, как у нее вдруг вырвалось это «сэр». Она не говорила ничего подобного бог знает с каких времен. В задумчивости она вернулась в детскую, где Джип сразу же угадала:

– Мой отец приходил? Я же просила не говорить ему.

Сиделка машинально ответила:

– Все хорошо, моя дорогая.