Фантом Я - Ольга Устинова

обозревают и принадлежат той красоте, за обладание которой платить не надо, а потому принадлежат уверенно, без робости, подставив носы солнцу, встраиваясь в вибрации обаяния, роскоши и безделия вокруг.

Так проводят они время на скамеечках, долго и тихо, ни на кого рядом и вокруг не обращая внимания. Так проводил время на террасе Променада, или внизу, на деревяннных ступенях у воды, Старик.

Был он длинный и костистый, обычно в морском кепи, в морском черном бушлате, как прямое полупальто, темных штанах, засунутых в узкие, мягкие, с вывернутым рантом сапожки, с кожей лица, сохранившей следы пожара, с короткой бородой, как прилепленной вдоль подбородка.

Старик жил в заброшенном низеньком разваливающемся здании на одном из пирсов, превращающегося в музей, бывшего номер один, порта.

Семь лет назад Старик объявился в порту вместе с барком. Вернее, Старик никогда в своей жизни с барком не расставался: всю свою биографию он служил при барке. И когда барк на почетную пенсию отправили из Англии на главную роль в музей отмирающих памятников, Старик, как личный телохранитель и почетный капитан, вел барк в последнем плавании через океан.

Старик был из породы великих влюбленных. Влюбленный в барк с первого взгляда, с того момента, как много лет назад нанялся на барк матросом, Старик никогда с кораблем не расставался. Барк был домом, барк был работой, барк приносил на жизнь, питал красотой. Всем был барк. Служивый при красоте, вот кем был Старик на барке.

В начале ХХ века построили барк в Европе. Акр белых парусов, ни больше ни меньше, был заказан для четырех мачт барка. В этом своем фантастическом оперении объявился барк на океанской линии «летящие Пи» (где названия парусников начинались с одной и той же буквы «Пи») и затмил остальные парусники мощью оснастки и великолепием парусов. Да еще скоростью, да еще силой врезаться в шторм на мысе Горн и выйти живым, да еще слепящим белым сиянием, проникающим в клетки отзывчивой личности, услышавшей неслышимый зов прекрасного и зовом этим загипнотизированной, как всю жизнь был загипнотизирован им Старик.

Барк возил груз из Европы на берега Южной Америки и возвращался с дврагоценными нитратами, так необходимыми в те времена начала двадцатого века для плодородия европейских полей.

Барк обгонял меньших братьев из команды «Летящие Пи» на водных дорогах Атлантики, и в штормовую погоду огибал знаменитый морскими несчастьями мыс Горн, где служили проводниками дружественные духи с погибших кораблей.

Старик громоздился на барке, как пятая мачта, прямой и костистый, с хребтом сильным, как остов барка, с короткой и жесткой бородой, прилепленной вокруг челюсти. Никогда Старик не расставался с барком. Никогда барк не расставался со Стариком.

Через три первых года жизни на океанской линии барк поймала в ловушку семилетнего заключения в малом южно-американском порту Первая мировая война. Старик помнил и ненавидел тот день.

Они были на подходе к небольшому порту. Корабль летел прямо в пылающую арку закатного солнца, облитый красным световым пламенем, и плохими предчувствиями замутило Старика.

Ночью в порту расцвел на борту неказистой «Амброзии» первый цветок пожара. Старик, с остальными служителями при барке, нагружался пивом в баре и участвовал в прочих шумных и табачных радостях, как и полагалось по морскому ритуалу схождения на берег.

Когда зазвенел колокол пожара в порту, Старик очумело помчался к докам с пивной кружкой в руке. Воду и небо облило красным. С вершины холма, спуск с которого вел к кораблям, увидел Старик самый большой и самый яркий факел среди тонущего в пламени порта.

Старик сражался за жизнь каждой досточки на горящем барке. Старик обгорел и ослеп и был отправлен в госпиталь. Команду корабля вернули домой в Европу, убивать на войне себе подобных. Старик, непригодный к убийству и почти слепой, вышел из госпиталя на попечение портовых бачков с отходами и жил на обгорелом барке в дальнем доке. Оба они почернели, невзрачные и больные, у океана и без океана, и без надежды на жизнь.

Старик всегда был частью барка, служилым и охранником при его вибрации совершенства. Сидя на пирсе, Старик слушал больные звуки барка, его нарушенный унисон счастливого звучания, улавливал и поворачивал туда голову, в стоны воздушных воронок боли в особенно искалеченных местах корпуса и оснастки. Старик помнил и видел в себе, почти незрячем, каждую линию барка, каждую косточку.

Семь лет пленения в южноамериканском порту ухаживал Старик за пострадавшим. В тот дальний док, куда загнали барк, Старик таскал, что добывал, по бревнышку, по кусочку. Пилил и стучал украденным, латал почти наощупь, видя в себе, красил одолженным и невозвращенным, творил из мертвого живого, ковыляя на ощущение стона из воронок боли, возвращал в реальность воюющего где-то мира заплату красоты.

Старик творил барк.

Рано утром, точь-в-точь на восходе солнца, усаживался Старик на берегу бухты, чтобы появляющееся из океана целительное розовое чудо посылало лучи, обтекающие почернелый остов барка, в больные глаза Старика, уставившиеся в, как вобравшие в себя, его силуэт. В этом нежном лилово-розовом пульсирующем тумане, проникавшем в Старика вместе с силуэтом страдающего корабля, одевал Старик серый остов барка в белое оперение парусов, восхищался им, звал обратно к жизни и возвращал барку уничтоженный лик летающего божества.

Семь лет подряд нянчил Старик барк. Латал его раны, кроил ему заплаты, сверял, что узнавал, почти наощупь только, с утренним образом, слепяще белым, который жил внутри его видением или эскизом, по которому творил Старик свой барк, как создают по эскизу предмет искусства. Сравнивал, переделывал. Потихоньку возвращался к жизни барк, вздыхая и покачиваясь на ветрах с океана. В исцеляющих лучах восходного солнца, как дар целителю, забывшему о себе в заботе о пациенте, возвращалось зрение Старика.

Мир вернулся из ритма безумия к рутине восстановления долго уничтожаемого своего здоровья и плодородия. Страны вели переговоры о компенсациях друг другу разрушенного и украденного.

Так восстановленный и возвращенный к жизни барк забрали у бывших его европейских хозяев и отдали предметом компенсации другой европейской стране. Снаряженный как попало, с наспех набранной временной командой, барк снялся с якоря и вышел в океан, разминая костяк остова после долгого простоя и болезни.

Старик торчал у руля прямой как мачта, живой, зрячий и счастливый, адмиралом красоты, отобранной у стихии разрушения.

И снова барк вышел работать на океанскую линию, и не было Старику дороже дней. Теперь служил барк другой стране, другой компании, другим грузам, пока прежний его хозяин не ухитрился выкупить барк и вернуть на линию «летящих Пи», как не забытую,