Фантом Я - Ольга Устинова

себя уязвленно. Пришел тут с критикой незнакомец, а говорит — как будто знает меня сто лет. Я спросил его: «Когда ты родился?» И выяснилось, что мы родились в один день, и он работает посменно в котельной.

Мы на секунду замерли. Неужели непогрешимые боги дали свершиться такой несправедлиости. А кто над богами? Кому жаловаться?

Шли дни. Он не появлялся в моей квартире, хотя мы договорились, что бедняга будет навещать меня в любое время. По привычке я расхаживал белыми ночами по городу.

Я шел по улице, приложив руку ко лбу так, что пальцы прикрывали глаза, но я мог смотреть вниз на свои ноги, движущиеся по убегающему назад асфальту. Я подумал: «Вот так ты и живешь, старина, глаза долу, и видя только дорогу, завороженный вынужденным по ней движением».

Наконец он явился в одну из белых ночей, через балкон легкого для подъема по углу кирпичной кладки третьего этажа.

И мы решили написать письмо самому Року.

Петиция богу Року

Неумолимость твоя и кровавость твоя — такова твоя репутация. Однако же преклоняем колени перед троном твоим, всемогущий Рок, и всё ж таки умоляем тебя, твердокаменного, сжалиться и пересмотреть судьбы наши, нас двоих, бедолаг от пера. Двух ошибок судьбы, ибо идем мы вопреки высшему предназначению, каждый не своей жизнью как опечатка где-то в инстанциях на небесах, или каприз чей-то, кто обладает властью вершить судьбы людские.

Отдай талант тому, кому он был предназначен. Разъедини нас, живущих чужой судьбой, и пусть мы будем каждый на своем месте.

Я добавил от себя: «Я не писатель, дай мне быть собой, кочегаром и то лучше. Отдай ему мое место. Может, ты получишь гения».

Смилуйся, великий Рок, и дай знать нам о воле твоей.

Мы сожгли письмо на ароматизированной свече, чувствуя себя обнадеженно.

На Олимпе

Рок бушевал в своем маленьком дворце, где хозяйничала сейчас Фортуна и потому не было никакого порядка. Разбросанная одежда на креслах, свитки деловой корреспонденции на полу. Пепел от сжигаемых на алтаре благовоний разнес ветер по мраморному полу с мозаиками из жизни богов. Все говорило о характере хозяев капризном и непредсказуемом.

Рок, уловив послание с земли, был рассержен:

— Кто посмел уличать меня, бога, в халатности? Они что думают — я могу предвидеть все безумства Фортуны? Еще одна ночь как сегодня, и весь мой офис станет похож на игральный карточный дом. Кто может предположить как ляжет следующая карта? Богиня удачи Фортуна? Она умеет только капризничать. Надует губки, и вы пропали. Улыбнется — и вас вознесет. Только она сама не знает, когда и какое у нее будет настроение.

Фортуна, с налета обнимая его за плечи:

— Но дорогой, не все так плохо и мрачно. Недаром считают тебя злыднем. Что за бедолага прислал тебе жалобу? Ах, эти двое. Помню. Ну не забавно ли? Они встретились. Кто бы мог подумать. Чем можно им помочь? И надо ли? Всему есть место в этом мире, и ошибкам тоже.

Вперед, мой обожаемый злюка. Сделай их жизнь еще несчастнее. Они заслужили своим недоверием к высшему порядку.

В Питере

Мой двойник повадился навещать меня все чаще, используя балкон и удобные выступы на ребре дома. Он жадно разглядывал мои рукописи, вздыхая по временам. Похоже, он вознамерился прочесть все, что было в доме. Как-то я проснулся из-за его возни и сказал: «А, это ты, графоман». Он обиделся: «Я не графоман. Я — человек, у которого отобрали судьбу». И ушел, хлопнув дерью, не попрощавшись.

Во мне созревал рассказ, так и названный мной: «Ошибка». Я использовал ту первую встречу в белой питерской ночи как сюжет.

Впервые в жизни меня посетило наитие. Я писал о том, чего не знал, но чувствовал, что это было именно так. Меня посещали сны, странные озарения настигали меня в моих бродяжничествах по городу, и я записывал их обрывками, кусочками того, что потом где-то должно было стать целым.

Боги и бродяжки фигурировали в этих видениях одновременно. Одни вопили о несправедливости, другие гневались на нетерпеж и непослушание.

Дверь квартиры я больше не запирал, зная, что двойник придет сюда, притянутый неведомым магнитом ощущения судьбы, и решил ему не мешать копаться в моих рукописях и изданном, ибо ему это было нужно как лекарство, без которого его жизнь зашла бы в тупик.

Он сказал, что больше не может писать, и вся надежда только на меня. Я должен был сказать что-то, что спасло бы его и меня, и он искал это в моих бумагах. Похоже, его заинтересовала моя последняя рукопись об ошибке на небесах. Он перелистывал ее, кряхтел, вздыхал, сопереживал.

Я не воспринимал свою жизнь так трагически. Мне было легче — из нас двоих я принял судьбу как она есть. К тому же меня питали признанием такие же конформисты как я.

Я, не в пример ему, аутсайдеру, имел чувство принадлежности к ним, к признанному большинству. Он был один. Он рвался в стан себе подобных и уходил оттуда очень и очень быстро, не будучи никогда им подобным.

Я думал: что же ты ищешь, друг мой? Чем я тебе не угодил? Что я — не гений? Я забрал твое место, но чисто формально, не справившись с предназначением? Мои фразы убивают тебя банальностью, мои идеи избиты, слова затерлись от употребеления. Я — не индивидуальность. Я подвел тебя. Кем я должен был быть? Где искать на хлеб насущный? — Пекарем, продавцом залежалых продуктов, извозчиком. А занял место литератора. Однако меня печатают. Отчего же не продолжать? Чего ты хочешь от меня? Прости, я сделал что мог.

Он продолжал приходить и вести свой упорный поиск в моих рукописях. Он, видимо, вознамерился прочитать все. Ну и что потом? Его тяжелые вздохи меня раздражали. Как-то он с ужасом прошептал: «Ни единой стoящей метафоры! Фальшивка, все фальшивка».

Я все больше созревал в решении бросить писать. На первый случай я выдержал неделю. Сначала я почувствовал облегчение, потом счастье — я сбросил с себя ярмо. Пришло чувство свободы раба, могущего об этом только мечтать. Но чем дальше тем больше я ощущал создавшуюся пустоту жизни. Незанятость. Мне предстояло найти себе другое применение. Я всерьез подумывал о том, чтобы стать булочником, или кочегаром.

Занятость, нагрузка для рук и тела при полном отсутствии нагрузки мыслью — вот что мне сейчас было нужно. Я стал ходить по домоуправлениям, меня не