Жены Матюшина. Документальный роман - Александр Семёнович Ласкин

Хорошо, Готик и его сестра этого не прочли. Так бы они узнали, что «дети – это жестокая и, может быть, ненужная вещь» и ей «приходится расплачиваться за свое неистовое материнство». Затем говорится о том, что дочка «кончила Акад. Худ., архитектор, много работала, получает хорошую пенсию, ну а жизнь – сплошная маята». Сын тоже ее не радует: «Готик неудачно женился и не захочет кончить, уйти не сможет. Это вроде гипноза».

У каждого должна быть жилетка, в которую он может поплакать. Так продолжается много месяцев. Пожилые дамы выговорятся и успокоятся. Все же ситуация небезнадежна, если есть с кем ее обсудить.

После высказанных ею неприятных слов Екатерина Генриховна переходит к мысли о гармонии. Для этого есть слова и интонации, позаимствованные у автора «Шарманки».

Будь здорова, бодра, как можно больше думай о солнечных проталинках, сизых облаках и маленьких комочках – воробьях, которые без меня соскучились и голодны.

Словом, не сосредоточивайся на быте. Будь как Елена Гуро. Успокаивай себя тем, что одно течет, другое растет, а третье чирикает.

Немного отлегло? Если нет, воспользуйся другим способом. Купи магнитофон «Яуза-5». Он поможет отвлечься от настоящего и унестись в эмпиреи.

Екатерина Генриховна уверена, что эмпиреи существуют. В десятые годы обходились без доказательств, а в век технического прогресса нужна экспертиза. Она обратилась к Готику, благо он физик, а его наука теперь признает то, чего, казалось бы, нет.

Хотелось послать тебе хоть кусочек того настоящего, большого, что пронесло меня через последние трудные годы моих 92‑х.

Я, конечно, много писала, но – дикое. Про основную мысль моего так называемого Credo Готик – физик говорит, что сейчас многие физики ходят вокруг мысли о реальной, существенной связи людей, то есть человеческого сознания. Это Credo пошлю тебе, хотя сейчас оно мне кажется совсем детским. Вероятно, надо было подойти через беллетристику, через образы. Но ведь если такая связь все-таки существует, то ведь смерти нет и не может быть. Вот мое главное: в смерть как в уничтожение я абсолютно не верю, и чем ближе она подходит, тем нелепее кажется уничтожение сознания.

Не пропустите того, что это достигается «через беллетристику, через образы». Это то, чем занималась Елена. Впрочем, писать, как сестра, у нее не вышло и она выбрала другой путь.

Интонация – это что-то вроде пыльцы. Даже отпечатки пальцев могут сказать меньше. Как в примере с собеседником Блока, по понижению и повышению голоса мы представляем участников разговора.

Потом так будут делать разные люди. Пока она, подобно изобретателям вакцин, экспериментирует на себе. Хорошо, если получится, а если нет – она предостережет других от ошибок.

В твоем окружении, – пишет Екатерина Генриховна, – вероятно, найдется «Яуза-5». Меня увлекает сейчас «язык интонаций» (единственный, между прочим, возможный сейчас общий язык).

Казалось бы, она должна взять для записи кого-то из своего прошлого. Может, даже сестру. Тем удивительней ее выбор. Автор был младше ее сына и только недавно получил известность.

Мама «шлифует» стихи Р. Рождественского, – пишет Генрих Гуро, – скоро буду записывать пленку в ее исполнении.

Не лучше ли обратиться к чему-то классическому, легко ложащемуся на язык, а эти тексты напоминают бег с препятствиями. Каково пожилой женщине взбираться по «лесенкам»? Да и пафоса тут слишком много. Только придешь в себя, и опять напрягаешь голос.

Видно, Екатерина Генриховна считала, что Рождественский – это Маяковский сегодня. Конечно, энергия не та, да и лишних слов хватает. Знакомый ее юности обращался к «городу и миру», а его последователь – к трибунам «Лужников».

Если бы у старшей Гуро был такой же редакторский опыт, как у Громозовой, она бы многое вычеркнула. Впрочем, актер (а сейчас она актриса) должен так прожить текст, чтобы необходимым казалось все.

Кстати, об актерской задаче и «общем языке». К интонациям поэта прибавляются ее собственные, к молодости – старость, к настоящему – прошлое. Два человека, проживших непохожие жизни, объединяются для того, чтобы сказать что-то одно.

Даже имя и фамилия этого автора соединяют несоединимое. Они читаются как монострока – строчка из одного предложения. В «Роберте» слышно новомодное, а в «Рождественском» – уходящее в глубь веков.

Такие «гремучие смеси» тогда были в моде. Физиков сравнивали с лириками и находили, что они тоже поэты. Так что старшая Гуро со своими текстами, идеями и «Яузой‑5» все поняла правильно.

Так уже было в нашей истории. В начале века тоже уповали на технику. Да и как могло быть иначе? То говоришь по телефону, то наблюдаешь полеты бипланов, то едешь на мотоцикле. Все эти изобретения до неузнаваемости изменили жизнь.

При этом от веры в необычайное, присущей Серебряному веку, никто не отказывался. Так, Матюшин увлекался научными открытиями – и спиритизмом. Находил общее между беседами с мертвыми – и существованием беспроводных приемников. Когда видишь возможности радио, начинаешь верить, что жизнь не кончается со смертью.

Ученики правильно понимали Михаила Васильевича. Когда Валида Делакроа решила его порадовать, то подарила ему не книгу (все книги у него есть), не картину (он рисует лучше всех), а собственноручно собранный детекторный приемник.

Сколько раз Матюшин говорил о четвертом измерении! О том, что три доступны всем, а четвертое – только художникам. Валида исповедовала эту веру, и приемник был ее подтверждением. Поворачиваешь ручку – и убеждаешься, что для «расширенного слушания», как для «расширенного смотрения», расстояний нет.

Из учеников Михаила Васильевича не было никого, кто был бы так близок к разного рода механизмам. Делакроа не только первая в мире женщина-радистка, но и первая радистка-художница. Ее картины говорили о ее пристрастиях. От моря тут смазанные краски, а от техники – устремленность за границы реальности.

Можно вообразить, как Валида смотрит работу Матюшина, которую надвое разделил пучок линий, и представляет радиоволны. То и другое есть излучение. В одном случае мы ничего не чувствуем, а в другом чуть ли не обжигаемся красным, синим и зеленым.

Рисовать как учитель она не умеет, а приемники у нее выходят отличные. Берешь необходимые детали, соединяешь в нужном порядке, и откуда-то из глубины через помехи пробиваются голоса.

Детектор, – пишет Валида Громозовой, – состоял из кристалла Вуда и стальной пружинки – очень неустойчивое соединение. Пружинка часто соскакивала – звук терялся. Слышимость была плохая, усилителей тогда не знали… Радиотелеграф выполнял служебные функции – по азбуке Морзе велись передачи междугородней связи, а также передачи сообщений