Жены Матюшина. Документальный роман - Александр Семёнович Ласкин

Вот бывшие обитатели Песочной из своего времени заглядывают в чужое. Удивляются, как поздно начала Ольга. Неужто это ты, «пушковатый скромный луч мой – Олли»? В тяжеловесных фразах нет и следа прежней легкости.

Да и откуда это в ней? Прежде Громозова хорошо готовила, а сложные смеси вроде живописи или прозы ее не интересовали. Теперь она насочиняла такого, что ее фото можно помещать на обложку «Огонька».

Кажется, к такому будущему Ольга Константиновна примеривалась. Существует с десяток снимков вполне представительных. Где бы они ни были сделаны – на даче, в парке или на улице, – у нее на груди орден Трудового Красного Знамени.

Человек с орденом отличается от того, у кого ордена нет. Спина вытягивается, а взгляд устремляется вдаль… Мы-то знаем, что у Громозовой плохое зрение, но читатель журнала может подумать, что она видит дальше всех.

Громозова и непроливайки

Помните, мы говорили о «к тому же» и «тоже»? В разных контекстах эти частности приобретают новый смысл. Так было и сейчас. Случай с заводом непроливаек оказался историей о ее мечтах.

Казалось бы, у нее хватает собеседников. Есть Прокофьев и Кочетов, да мало ли кто еще! Правда, с ними Громозова не чувствует себя на равных. Вряд ли она указывала им на ошибки и объясняла, как их исправить.

Ольга Константиновна перебрала много вариантов, прежде чем перед ней встал вопрос: может, тогда завод непроливаек? Она станет для него своего рода мерой. Будет определять, что получилось, а над чем надо поработать еще.

Теперь понимаете, что такое литературоцентризм? Сперва представляешь сюжет, а потом становишься его героем. Вроде как попадаешь в собственный текст.

Итак, коллектив хороший, но не очень опытный. Слабовидящая писательница жалуется на чернильницы. Как бы добиться соответствия названию? Как-то неправильно выходит: она, нездоровая и немолодая, пишет книги, а непроливайки со своими обязанностями не справляются.

Даже на нашей памяти Громозова так делала во второй раз. Сперва пыталась вызвать на разговор Казьмина. Сейчас тоже могло возникнуть нечто неформальное. Сперва они обсудят недоработки, а потом перейдут на более общие темы.

Как тут опять не вспомнить «читателя, советчика, врача»? Кто, как не она, должна разобраться в их проблемах? Впрочем, сперва они должны увидеть, что за волнением за их продукцию встает вся ее жизнь.

Я потеряла зрение в блокаду, – пишет она коллективу завода. – Быть неработоспособной в такое время, когда каждый на учете, для советского человека невозможно. Я научилась писать не видя. Сначала работала простой вставочкой. Но попадать в чернильницу наощупь – это очень сложно. Но когда мне дали вечное перо и научили накачивать чернила, я сразу почувствовала огромное облегчение в работе…

Уже сказано, что Громозова чувствовала себя героиней повести. В ней она опишет то, что случилось, и то, что вскоре произойдет. Ей представлялось, как незнакомый голос в трубке сбивчиво объясняет, что ее письмо прочли и хотели бы обсудить.

Так Громозова станет другом завода. Если происходят какие-то перемены, непременно обращаются к ней. Она не только одобряет или не одобряет, но делится своими мыслями. Предлагает синее сделать зеленым, а гладкое ребристым.

С началом повести все понятно, а теперь надо придумать хеппи-энд. Ну конечно! Как мы помним, на стене у Громозовой – копия работы Бродского. Ленин, склонившись над рукописью, пишет что-то перьевой ручкой.

Художник – ученик Репина, представитель реалистической школы, а непроливайку забыл. Может, она под газетой на столе? Где-то посередине лист немного приподнялся.

Если эта картина войдет в текст, надо будет ее описать. Хотя ничего не происходит, ощущается важность момента. Даже два кресла в белых чехлах исполнены небытовой значительности.

Теперь можно возвращаться на землю. Пора понять, что воображение ее обманывало. Где вы видели, чтобы рабочие внимали писателям? Не потому ли так получается, что никаких надежд они не связывают с литературой?

Вывод из этого не оптимистический. Возможно, директор позвонит. Вряд ли это будет предложением дружбы. Он убедится, что она не станет жаловаться дальше, и исчезнет навсегда.

Так что ничего не изменится. Тысячам владельцам непроливаек придется мириться с тем, что руки у них постоянно в чернилах.

Да и в прочей ее жизни все будет по-прежнему. Как тут не усомниться в том, что литература отражает реальность? Если писать все, как есть, то читателя это вряд ли заинтересует.

Все это слышится в конце письма. Громозова начала бодро, а закончила сухо, словно сжав губы. Подписалась не «Ваша» и не «с искренним уважением», а «член Союза писателей СССР».

Таково расстояние между верой и разочарованием. Между воодушевленным: «Почему нет?» и скептическим: «Все хорошее, включая непроливайки, осталось в прошлом и уже не повторится».

Глава одиннадцатая

Екатерина Гуро и магнитофон

Вы помните, что это повествование мы начали в Уусиккирко. Здесь проводили время две сестры Гуро и Громозова. Больше чем через пятьдесят лет из тех, кто собирался у Матюшиных, не осталось почти никого. Только Екатерина Генриховна и Ольга Константиновна.

Прожить такое столетие – сомнительная радость. Старшая Гуро знает Хрущева и Брежнева, но куда лучше – Хлебникова и Крученых. Власти для нее на одно лицо, но людей своего прошлого она не спутает ни с кем.

Зато Екатерине Генриховне известно главное правило нашего века. Пусть время тебя ломает, а ты делаешь то, что следует. Возможно, в этом упрямстве – секрет ее долголетия.

Итоги ее жизни складываются из многочисленных испытаний и смертей. Уже нет на свете сестры и многих друзей. Умерли мужья – первый, архитектор и инженер Александр Эрлих, и второй, литератор Натан Венгров.

Последний муж был на двадцать лет ее младше, но скончался в шестьдесят втором году, в шестьдесят восемь лет.

Поначалу Венгров тяготел к имажинистам. «Павианьи глаза голодные / запутались в твоем чулке» – так начинается его книга восемнадцатого года. Время менялось, и задачи становились скромнее. По крайней мере, о том, чтобы выделиться, речь не шла. Он «делал как все» – писал для детей, выпустил монографию о Николае Островском. Отличился как организатор – создал «Детгиз».

Это известный нам путь отступления. Сперва громогласно о себе заявляешь, много на себя берешь, а потом ни на что не претендуешь. Если не считать значительных гонораров и ощущения временной неуязвимости.

Старшая Гуро тоже не задержалась среди футуристов. После того как это течение перестало быть их семейным делом, проза ее не интересовала. Она ушла не в литературоведение