Жены Матюшина. Документальный роман - Александр Семёнович Ласкин

Разве не ясно, что если девять раз удавалось, то получится и в десятый? Именно этим простым правилом руководствовалось большинство литераторов.

Казьмин и в жизни предпочитал простые решения – и кое в чем преуспел. Его дни проходили между кабинетом и домом. Иногда, правда, случались вылазки на футбол. Это все, что он позволял по части нарушения правил.

Прямо из Смольного Николай Дмитриевич собрался выйти на пенсию. Он уже представлял себя на дачной грядке, как вдруг его судьба изменилась. Кто-то замолвил за него словечко, и он оказался в Москве.

Такие перемещения просто так не случаются. Для него были уже готовы два пропуска на Старую площадь и в Кремль – он стал заведующим отделом школ ЦК КПСС и депутатом Верховного Совета.

На новых позициях Казьмин успел отличиться. Если книги Громозовой вышли в свет, то публикацию «Жизни Арсеньева» он запретил. Досталось и пьесе Шатрова «Чистые руки». Даже скрытая цитата Дзержинского о «холодной голове, горячем сердце» его с ней не примирила.

С таким рвением можно стать министром или кем повыше, но однажды везение его оставило. Неизвестно, что было сначала – директорство в Музее Ленина или неожиданно открывшаяся онкология. Как бы то ни было, на новом месте его плохо запомнили. Все это время он промаялся по больницам.

Разве это не повод задуматься над тем, насколько схемы обманчивы? Много лет его жизнь была предсказуема, а вдруг такое! В считаные недели он оказался унижен, буквально распростерт. Теперь, чтобы сделать укол, у него даже не спрашивали разрешения.

Недавно Казьмин был всемогущ, а что сейчас? Чтобы сократить объяснения, вспомним «Смерть Ивана Ильича» Толстого. В этой повести говорится о том, как, приближаясь к последнему часу, герой освобождается от своих должностей.

Одно время Громозова рассчитывала на Казьмина, но он удалялся все дальше. Сперва перебрался в Москву, затем и просто исчез с радаров. Как стало ясно из некролога в «Правде», это была не отставка, а продолжительная болезнь.

Редактор читает Громозову

Как мы знаем, Гуро не стремилась публиковаться. Она считала, что читателями, как и писателями, должны быть избранные. Опасно довериться любому, кто купит журнал. Лучше он не узнает об этом тексте, чем поймет его неправильно.

Другие футуристы тоже не верили в сегодняшний успех и надеялись, что их время придет. Когда будущее наступило, выяснилось, что их не особенно ждали. Обидно, что говорить! Ты готов дальше писать «лесенкой» и без знаков препинания, а тебе указывают на дверь.

Уезжать за границу было поздно, так что вариантов было немного. Кто-то замолчал, а самые стойкие, вроде Асеева и Каменского, слились с фоном – стали рядовыми советскими авторами.

В пятидесятые годы ситуация изменилась. Не то чтобы поводок был больше не нужен, но строгость поумерили. Громозова это почувствовала и немного осмелела.

Редактор Гроденский тоже обновил свою палитру. Проявлялось это в разговорной интонации. Теперь замечания высказывались не директивно, а вроде как в диалоге с автором.

Отсюда прямые вопросы и обращения. Ему явно хотелось выглядеть не букой и цербером, а литератором, дающим советы коллеге.

Кстати, Гроденский не только редактировал, но издавался сам. К двум этим работам подготовился еще в юности. Начинал воспитателем и методистом, а потом стал учителем биологии. Чтобы написать книгу «1300 ударников урожая», надо было попробовать себя на всех трех поприщах.

Единственное, что вызывает симпатию в его биографии, это то, что он дружил с Бианки и написал о нем книгу. Вряд ли любимый нами с детства автор приблизил бы к себе человека, который не чувствует природу.

Итак, редактор берет неформальный тон. Все остальное в его замечаниях как обычно. Прежде всего отмечено отсутствие горизонта: если речь о трудной дороге, как можно не сказать о том, что велит идти вперед?

Особенно важно показать, как выросли за это время герои, – писал редактор, – и для этого в завершающей части повести надо дать какой-то итог пройденного пути (то ли в размышлениях героев, то ли в авторской реплике). Ведь они будто на гору поднялись за этот период, горизонт расширился, они многое узнали, увидели, поняли. Пока в повести показано это несколько скупо – и завершено несколько блекло – без намека на продолжение.

Так редактор – с помощью вопросительных знаков и простодушных сетований – движется по тексту. Всякий раз подчеркивает, что руководствуется не мнением начальства, а знанием ситуации.

Например, по поводу фразы: «Несколько дней ходила девушка по „тетям“ и „дедушкам“, но везде ей отказывали» написано: «В этом помощь комсомола? И комсомольцев?» Гроденский опять не хочет выглядеть сухарем и чуть ли не возмущается: как вы не видите, что на смену «тетям» и «дедушкам» пришла неравнодушная молодежь!

Может, это тоже «расширенное смотрение»? Как матюшинцы видели то, что справа, слева, впереди и за спиной, так редактору было открыто все. Даже о том, где ждут молодых специалистов, у него было свое мнение. «Кстати, не верю, – писал он, – что нельзя найти работу в общежитии».

Конечно, он немного наигрывает. Слишком много ему приходилось читать рукописей, сидеть на собраниях, разговаривать с авторами, чтобы входить во все тонкости. Для таких случаев у него был тон. Если говорить без ноты сомнения, ты будешь выглядеть знатоком.

В этом отличие редактора от автора. Он точно знает, что квадрат квадратный, а круг круглый. Уже не говоря о том, что все пути открыты для тех, кто хочет по ним идти. В том числе и те, что ведут в общежитие.

Так что конкретика тут ни при чем. Не проверяем же мы утверждение, что жизнь прекрасна, а со временем станет еще лучше. Как в приведенной фразе об общежитии, это вопрос веры.

Со всем этим Громозова согласна, но она живой человек. Поэтому ей не всегда удается соответствовать. Нет-нет, а напишет что-то не то и не так.

Все бы закончилось катастрофой, если бы редактор не вмешался. Он поднимает палец или опускает очки с переносицы, и в пошатнувшийся мир возвращается порядок.

Союзы, наречия и оговорки

Ольга Константиновна рассказывает, как в конце двадцатых ей предложили повышение. Причем не в пределах досягаемости, а в Москве. Если бы она согласилась, варианты у нее были бы не менее привлекательные, чем у тов. Казьмина.

Я не повидалась с Надеждой Константиновной перед ее отъездом, – написала Громозова, – но в Москве она вспомнила обо мне. Года через полтора пришло официальное постановление Наркомпроса