Жены Матюшина. Документальный роман - Александр Семёнович Ласкин

Почему ее выбор пал на Джека Лондона? Может, причина в брутальности его героев? Только в товарищах сестры она находила что-то такое. Все прочие были хрупкие барышни и погруженные в свои мысли мужчины.

Одно дело – говорить словами американского автора, а другое – от себя. Писать прозу уже не имело смысла, и она выражала себя в письмах. Оказалось, на двух страницах крупным почерком можно сказать не меньше, чем в рассказе.

О том, что написать письмо не проще, чем что-то художественное, говорят переносы и стрелочки. Можно было перебелить исправленное, но она хотела показать работу над текстом.

Сперва старшая Гуро сделала так, а потом так. Затем еще раз перечитала и абзацы переставила… Даже в этом не претендующем на известность жанре она оставалась автором. Человеком, который, прежде чем поставить точку, перепишет несколько раз.

В журналах ты обращаешься к неизвестному адресату. Может, тебя прочтут, а может, нет. Зато переписка – всегда диалог. Сразу чувствуешь, как ниточка натягивается и подрагивает в руке.

Да и путь это прямой, а не окольный. В печать попадаешь через редактора, а здесь посредников нет. Как в разговоре с глазу на глаз, многое определяют междометия и паузы.

Когда Екатерина Генриховна пишет подруге юности, она общается со своим прошлым. Не менее важно поговорить с будущим, и однажды это произошло. Адресат был неизвестен, но она не устрашилась и вступила с ним в контакт.

Чем-то это напоминало спиритические сеансы, но было и отличие. Сейчас передача мыслей на расстоянии совершалась при помощи магнитофона «Яуза-5».

Не будем спешить и сперва скажем о госте. В Московском университете преподавал Виктор Дмитриевич Дувакин. Так бы продолжалось еще долго, если бы на суде Синявского и Даниэля он не выступил как свидетель защиты.

Лучше бы ему не высовываться. Читаешь литературу начала века – оставайся в этих рамках! Дувакин покинул времена Блока и стал участником самого последнего этапа русской словесности.

Вот почему контакты с молодежью ему заменили общением со стариками. Этот возраст не так подвержен влиянию. Если тебе девяносто, то по крайней мере лет семьдесят твои взгляды не меняются.

Теперь он назывался старшим научным сотрудником. Ему поручалось фиксировать «устную историю», записывать на пленку свидетельства «последних из могикан».

Почему он предпочел магнитофон бумаге? Вряд ли по стенограмме можно увидеть вспоминающего, а вместе с ним того, с кем он когда-то разговаривал.

Вот история человека, который беседовал с Блоком. По его голосу представляешь взволнованного гимназиста и ощущаешь высоту его собеседника. Состояния этих двоих противоположны, и потому диалога не выходит.

За такими людьми охотился Дувакин. Как узнает, что есть кто-то пожилой и многознающий, – сразу тащит к нему магнитофон.

Как он мог пропустить Екатерину Генриховну? Это был его контингент. Возраст за девяносто, интонации нетвердые, события и эпохи путаются. Спрашиваешь: «Это произошло до революции или после?», а она отвечает дипломатическим: «Как сказать? Непонятно, когда революция началась, а когда закончилась».

Правда, существовали темы настолько принципиальные, что Екатерина Генриховна переставала шарить во тьме. Она могла ошибиться в месяце и годе, но ее позиция не вызывала сомнений.

Например, она рассказывает о знакомстве с Лениным. После тюрьмы он отогревался в семье Мартова. Много спал, хорошо ел. Готовился с новыми силами вступить в борьбу за дело рабочего класса.

Так вот Дувакин спрашивает: «Ну и как вам Владимир Ильич?», а она, не раздумывая, отвечает, что он ей не понравился: «Сразу было видно, что человек делает карьеру».

Даже защитник Синявского и Даниэля смутился. Двадцатый съезд поколебал Сталина, но Ленин сохранил свое положение. Казалось, он вечно будет стоять, вытянув руку вперед.

Екатерина Генриховна смутилась своих слов и переменила тему. Впрочем, это лишь на первый взгляд. Логика была не причинно-следственная, а более высокого порядка.

В общем-то, все тюрьмы одинаковые. Сразу после истории о Ленине и Мартове ей вспомнилось, как закончился ее собственный срок.

– Мне сказали: «Свободна, уходите», – что я сделала? Я свернула в пакетик то, что на мне было, там какую-то рубаху, панталоны, и с этим вышла на улицу.

Какой год ни возьми, по сути, все то же. Поэтому в одной фразе Ленин заключенный, а в другой – она. Вот уж действительно: «Непонятно, когда революция началась, а когда закончилась».

Вот что Екатерина Генриховна рассказала Дувакину, а заодно потомкам. Эта пленка и есть ее «заветная лира». Если даже ее не станет, бобины все равно будут крутиться, а голос звучать.

Рядом с ней сын Генрих, или, как его называют дома, Готик. Ему больше пятидесяти, в войну он смело сражался в дивизионной разведке, освобождал европейские страны.

В мирной жизни Генрих – старший научный сотрудник лаборатории физики полупроводников и главный куратор своей матери. Когда она начинает путаться, он направляет ее в нужную сторону.

Во Второй мировой Готик победил, а тут постоянно проигрывает. Мать противится его власти над собой. Сложно быть твердой в таком возрасте, но она держится. Слова о Ленине мы приводили, а теперь вспомним ее борьбу за право жить одной.

Пусть ее дедушка Степан Андреевич бежал от революции, но независимость у французов в крови. Остаться в России значило сохранить позиции. Иностранец в русской столице на все смотрит немного со стороны.

Вот и внучка добивалась самостоятельности. В юности она этим чуть ли не бравировала. Работала в подполье и держала нелегальщину дома. Все закончилось плохо. Отец нашел листовки и буквально затосковал. Заперся в кабинете и весь день из него не выходил.

Требовать объяснений в их семье было не принято. Если дочка ввязалась во что-то нехорошее, то самое лучшее – подождать. Пусть пройдет этот путь до конца и сама сделает выводы.

Стремление к самостоятельности не прошло с годами. Об этом она рассказала не на магнитофон, а в письме Громозовой. Будущему это неважно, а старая знакомая сможет ее поддержать.

Екатерина Генриховна постоянно спорит с Готиком. Сын напоминает, сколько ей лет, а она называет свой возраст «так называемой старостью». Стоит ей уступить, и он заставит ее съехаться. Тогда о свободе придется мечтать.

Сложно это все. Как видно, независимость в ней одной. Вряд ли в ее скромной однушке. Тут она чувствует себя, как в «одиночном заключении», но ни за что не согласится жить у родственников.

Главное условие самодостаточности – дистанция. То самое, что ее дед обрел в России. Некоторая отстраненность позволила ему понимать ситуацию, но не входить в нее до конца.

Екатерина Генриховна явно чувствует свое право. Находись она