Жены Матюшина. Документальный роман - Александр Семёнович Ласкин

Так что ни письма, ни привета. Галя, наверное, обиделась, но не остановилась. Многие ее стихи были о том же, о чем поэма. Теперь она не писала, что ей тесно и душно, но это чувствовалось.

В шестьдесят пятом году у Гампер вышла книга «Крыши». Пусть и маленькая, размером с ладонь, но зато своя. Картинка на обложке подтверждала, что тот, кто смотрит на крыши, непременно видит небо.

Если Громозова узнала о книге, то вряд ли позвонила или написала автору. Да и что бы она сказала? Вы ко мне обращались пять лет назад. Наконец письмо дошло, и я хотела бы вам ответить.

Даже для Ольги Константиновны это было бы слишком. К тому же у юной поэтессы и без того все неплохо. Все же одно дело, когда первая книга выходит в пятьдесят, а другое – в двадцать шесть.

Когда-то у Громозовой было много юных друзей. На примере школьного журнала она объясняла, что лучше не лезть на рожон. Те, кто ее послушал, не пропали, но победили те, кто решил по-своему. Не захотели писать «два», а в уме держать «три».

Помните Кирилла, Наташу и Галю? Они делали то, что им нравится. Кирилл не представлял себя без двукрылых, а Галя и Наташа – без кисти и карандашей. Прибавьте ее знакомых десятых годов. Их будущее было туманно, но они пробивались что есть сил.

Кстати, и Матюшин начинал так. Сто раз его ждало фиаско, но потом как-то образовывалось. Взять хотя бы солдатчину. Каким-то чудом построения на плацу заменили на филармонический зал. Поднимаешь голову, а огромные люстры сверкают и переливаются, как краски на холсте.

Отступление о заботах молодого писателя

Письмо наверх

Нужно понять, почему Громозовой удавалось публиковаться. Как говорилось, многим она была обязана знакомым по цеху. Бывало, издательство планирует одну книгу, но тут звонит телефон. Сразу узнаваемый голос настаивает на замене, и отказать ему нельзя.

Прежде чем призвать тяжелую артиллерию, Ольга Константиновна действовала самостоятельно. Целыми днями крутила телефонный диск. Обычно помощи не предлагал никто, но советы давали с удовольствием.

Особенно ей приглянулось предложение написать в обком партии тов. Казьмину. Говорили, что положение у него – почти как у бога. Сам не пишет, наблюдает издалека и вмешивается по мере надобности.

Вот еще один жанр советской литературы: литераторы просят начальство. Громозова жаловалась, что ее повесть рекомендовал Союз писателей, а издание даже не планируется. Можно было добавить, что книг о революции мало, но она решила, что Казьмин разберется сам.

Зато о личном Ольга Константиновна написала без обиняков. У слабовидящей много разных расходов. Зрячий отдаст рубль, а она заплатит три. Так что потерь как минимум две. Читатель остался без нужной книги, а автор – без гонорара.

Ждать два года я не имею возможности, так как за время работы над рукописью истратила все деньги: слепому автору надо содержать не только себя, но и секретаря. Без секретаря слепой писатель работать не может.

Свою просьбу Громозова подкрепила мнением Бонч-Бруевича. Вообще-то на переписку ссылаться не принято, но тут не было ничего личного. Только несколько слов говорили о том, что повесть не оставила его равнодушным.

…Бонч-Бруевич, узнав, что повести… откладываются на 2 года, посоветовал мне обратиться к Вам… В своем дружеском письме от 24 апреля 1954 года В. Д. Бонч-Бруевич говорит: «Вы пишете воистину кровью сердца своего… о тех героических временах, свидетельницей и участницей которых Вы были. Изумлен, что Ваша рукопись, так хорошо написанная, имевшая хорошие рецензии, отклонена издательством. Советую Вам обратиться в обком партии к тов. Казьмину, весьма хорошему человеку. Н. Д. Казьмину скажите, что я Вас направил к нему, и передайте от меня привет.

Вот как мало тут «от себя» – «кровью сердца», «изумлен», «хорошо». Есть оценка и в наречии «весьма». Все же «весьма хороший» – это не просто «хороший». Так Бонч устанавливал дистанцию. Предупреждал, что не до конца уверен в знакомом.

Помимо Казьмина, Громозова обратилась к Кочетову. Заканчивала она прямым обращением. Вроде как брала его за пуговицу, приближалась близко и говорила: «Всеволод Анисимович, помогите найти правильный выход».

Скорее всего, Ольга Константиновна хотела сказать что-то другое, но проговорилась. «Весьма» – не то, чтобы хороший, а «правильный» – не самый справедливый. Она обращалась к более опытному коллеге: подскажите, как лучше прийти к цели, а конкурентов оставить позади?

Вишенка на торте

В обращении к Казьмину Громозова ставит число: «10 июня 1954 года», а затем, словно что-то вспомнив, добавляет:

Кроме того, у меня написана маленькая детская повесть «Тайна». Заявку на нее я подала в Лениздат 24 мая 1954 года. Ответа на нее пока нет.

Так мышка за кошку, кошка за Жучку, Жучка за внучку… Громозова за Бонч-Бруевича, а Бонч-Бруевич за тов. Казьмина… Из Москвы за ситуацией следит Кочетов. Он прямо не участвует, но если что – готов вмешаться.

В Смольный Громозова писала примерно то же, что Всеволоду Анисимовичу. Долго держала себя в руках, а в конце срывалась. «Положение мое, – тут она едва не переходила на крик, – становится невыносимым».

Этот выплеск говорил о том, что не меньше книжки ее беспокоят одиночество, слепота, невозможность сделать шага без чужой помощи.

Может, тов. Казьмин ей и в этом поможет? Возьмет над ней шефство, будет называть дорогой Ольгой Константиновной, иногда звонить по телефону? Она ему расскажет, как сложно ей жить, а в ответ услышит что-то вроде: «Не волнуйтесь. Все будет так, как вам хочется».

Эти мечты очень похожи на ее повести. Ситуации в них повторяются. Когда не справляется пожилая героиня, ей на помощь приходят комсомольцы. Бывает и наоборот. Старший товарищ дает совет, и обстоятельства меняются к лучшему.

Жаль, что жизнь сложнее литературы. Хорошо, если вышло по писаному, но это случается редко. К тому же у Казьмина есть должностные обязанности. Они четко определяют меру его участия в судьбе просителей.

Николай Дмитриевич всегда делал то, что положено. Не больше и не меньше. Поэтому он позвонил сразу в издательство. Через пару дней курьер доставил на Песочную заключение редактора. Это обозначало, что рукопись в работе и остается кое-что уточнить.

Мы еще обсудим эти претензии, а пока вернемся в Смольный. Тов. Казьмин отвечал за весь процесс – не только за книги, но и за тех, кто