Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

Вот этого, если уж говорить откровенно, вам и не хватило, дорогой Максим. Учтите это на будущее, жизнь у вас впереди. А сейчас не обижайтесь и не отчаивайтесь. Люди, повторяю, верят вам. Да вот и Зоя мне как-то рассказывала, что мама ее очень за вас переживает, горой стоит. Так, Зоя? Да и что греха таить, сама-то Зоя тоже не оставила вас в трудную минуту, прибежала к вам…

Нина Степановна прошла к столу и, улыбаясь чему-то своему, стала неслышно убирать посуду.

— Пойдем, Максим, — позвала Зойка, голос ее чуточку дрожал, был не таким, как всегда. — Спасибо вам, Нина Степановна. Утомили мы вас сегодня, простите. Ну, идем, Максим.

— Что же, пора так пора! — согласилась хозяйка. — Задерживать вас не буду, ребятишки. Вставать мне рано. Привет, Зоя, Александру Андреевичу!

XIX

Был уже второй час ночи, когда они возле театра «Авангард» поймали такси. Пока ехали до дому, молчали.

Говорил шофер. На шоссе их обогнала другая машина, тоже из таксомоторного парка, и шофер всю дорогу не мог успокоиться.

— Не бережет, подлец, технику! — возмущался он и то и дело оборачивался, ища сочувствия у Максима: в нем он почему-то сразу признал своего брата-работягу. — Угробит машину, наплачется.

Шофер был молодцом. Была у него здоровенная кудлатая голова, и, очевидно, в этой кудлатой голове нередко бродили трезвые, важные мысли.

Максим поддакивал, но думал о другом. Все у него смешалось сейчас, и не было в голове той завидной ясности, что у шофера.

Глаза слепило фарами встречных машин. Ничего не было видно, и лишь по отдельным, давно знакомым «ориентирам» — ярко освещенной проходной химзавода, по мелькающим трамвайным остановкам, наконец, по гаревому запаху своего завода, территория которого растянулась не на один километр, — угадывал, где они находятся.

Остановились у громадного дома, где жили Голдобины.

Дом спал. Тускло светились над подъездом зашнурованные в проволоку лампочки. Зойка взглянула по привычке на свои окна и ахнула:

— Ой, мамочка! Свет горит, не спят, ждут!

— Подожди! — решительно задержал ее Максим. — Хочу сказать начистоту!

— Что?

— Долго мы теперь не увидимся, Зоя…

В эту минуту кирпичная стена дома вспыхнула светом. Подкатил светлый «зил» с тремя очень яркими фарами — «Скорая помощь».

Хлопнула дверца, и из машины выбрался длинный человек в плаще. Спросил громко:

— Влюбленные! Вы не из этого дома? Не подскажете, где сорок шестая квартира?

— К нам! — испуганно прошептала Зойка. — С папой!..

Закричала врачу:

— Пойдемте, пойдемте скорей!

В квартиру Максим вошел вместе со всеми. В дверях встретила Александра Тимофеевна, неприбранная — тяжелый узел мягких волос рассыпался по вороту незастегнутой кофты. Глаза ее запали и были мужественно суровы.

— Отец у нас… — глухо начала она и не договорила.

— Сейчас посмотрим! — коротко бросил врач.

Максим прошел в комнату и оттуда через приоткрытую дверь спальни увидел неподвижно лежащего на кровати Голдобина. Он был очень бледен, белее подушки, и невидимые обычно оспинки на худом узком лице потемнели.

К нему подошел врач, уже в халате, и, взяв пульс, сделал знак фельдшеру. Тот поспешно открыл саквояж с медикаментами.

Из спальни выскользнула Зойка. Чужими глазами посмотрела на Максима, сказала тихо:

— Кровотечение… Очень плохо.

— Может, нужно что? В аптеку или куда…

— Нет пока.

Зойка положила ладошку на лоб, точно припоминая что-то. Послышался тихий стон, и она опять скрылась в спальне.

Не зная куда деть себя, Максим бродил по квартире. Забрел на кухню. Здесь повсюду были следы тревожной спешки. Дверцы посудного шкафа распахнуты; с полки его уставилась на Максима размалеванная кукла в сарафане — «покрывашка» для заварника. На полу валялась чайная ложка. Кто-то не довернул кран, и вода тонкой струйкой стекала в белую раковину. Максим прикрыл шкаф, поднял ложку и завернул кран…

Стекла в кухонном окне были зеркально черны. Максим прижался лбом к прохладной твердой глади и увидел пустынный двор внизу с длинным рядом сараев и гаражей из листового железа. Пустынность, ночное безмолвие, непостижимая тайность того, что совершается сейчас в одной из комнат этой большой квартиры — тайность противоборства жизни и смерти — тяжело давили на сознание.

Весь сегодняшний вечер было у Максима ощущение чего-то значительного, ломающего его жизнь. Он не мог бы точно определить, что именно. Касалось ли это его неожиданных и необязательных отношений с Зойкой и конченных навсегда (больно при воспоминании об этом) со Станиславой… Касалось ли это Голдобина и всего, что связано с ним…

— Покурим, молодой человек?

Максим обернулся и увидел фельдшера. Был он уже немолод, этот грузный человек в белом, с редкой седой щетиной на мягком подбородке, крупным носом и красноватыми от недосыпания глазами. Присев на табуретку, он отогнул полу халата и вытянул из брючного кармана пачку папирос-гвоздиков.

— Не куришь, выходит? Ну, хорошо, дольше проживешь!..

— Как там? — кивнул Максим в сторону спальни.

Фельдшер, сделав первую затяжку, глухо закашлял, а отдышавшись, сказал неопределенно:

— Бога нет. Указать некому… Кто больной-то?

— Рабочий. В кузнечном работает…

— Понятно тогда. Профессиональное заболевание у него: варикозное расширение вен, тромбофлебит подзапущенный…

— Да, профессиональное… Профессионал он. Мастер… Будь здоров, какой мастер! Таких только поискать!

Максим запнулся было, изумленный поворотом собственного мнения о Голдобине, но, испытывая непонятное наслаждение, продолжал хвалить старика. Торопливо, точно боясь, что незнакомый человек перебьет его, говорил о Голдобине, об уважении, с которым на заводе все без исключения относятся к нему, о его работе, о жене, замечательном человеке, какого тоже «только поискать». Он много говорил. Фельдшер докурил уже свой «гвоздик», аккуратно примяв окурок толстым пальцем, а Максим все говорил. На секунду замолчал, и тот поднялся, поправляя широкий халат.

— Да-а! — протянул. — Хороший, видать, человек. Дай бог, чтобы обошлось все!

Оставшись один, Максим снова прижался горячим лбом к прохладному стеклу, уже поголубевшему от занимающейся зорьки.

* * *

Ушел он часа через два, когда все в доме успокоилось; врач уехал, пообещав днем прислать другого — специалиста, а Голдобин после нескольких уколов уснул.

На лестничную площадку выскочила за Максимом Зойка. Прощаясь, устало прижалась щекой к Максимовой груди. Он, как маленькую, погладил ее по пушистым завиткам на шее. Сказал, думая о своем.

— Все будет хорошо, Зоя!

Вышел на улицу, вызолоченную солнцем. Вдохнул свежести, даже голова закружилась, и зашагал, невольно стараясь не стучать ботинками по гулкому асфальту: казалось, что он все еще в квартире больного.

Прошел квартал, и голова уже не кружилась, ясно думалось, как будто и не было бессонной ночи. Стук каблуков его теперь доносился, наверное, до спящих пятых этажей.

«А поеду я в Черемшанку! — легко подумалось вдруг. Просто так, на денек-два. Может, встречу