Истеричка - Соня Дивицкая

будет вас нести? Он надорвется! И на кого вы будете похожи? С такой опухшей мордой? В каком виде мы вас положим в гроб? Вас никто не узнает. Вот придут к вам коллеги – не узнают.

– А мне плевать! – Зой Петровна умывалась с некоторым даже удовольствием. – Какая мне разница, что подумают люди? Я умру, и мне будет все равно. А они уж там пусть надрываются.

– Я вас прошу, не пейте по два чайника, – невестка подхватывала Зой Петровну под руки. – Я принесла вам воду. Пейте воду, от чая вас разносит. На кого вы похожи?

Зой Петровна в чистой рубахе смотрела на себя в зеркало рассеянно как на постороннего человека. Она себя не узнавала. Вдали от зеркала она видела себя совсем другой, такой, как раньше, когда волосы были русыми, тело стройным, и под пяткой был маленький каблучок.

– Мне все равно, – она вздыхала. – Да, я страшная. Никому не нужна, я знаю. И красивая была не нужна, и страшная не нужна…

– Как вам не стыдно! Ведь вы еще даже не старуха! Ведь вам только семьдесят! Вы посмотрите на Софи Лорен! Она на пять лет вас старше, а как выглядит?

– Успокойтесь, деточка, – Зой Петровна никак не могла поднять на постель варикозную дряблую ногу. – Потерпите еще немножко меня страшную. Там на кухне… В кошельке… Возьми, купи себе витаминов. Женщинам нужен кальций. Купи себе хороший препарат, деточка, купи, не трать все на детей.

На «ты» Зой Петровна переходила незаметно, как будто случайно, но потом снова возвращалась на «вы». Сближение давалось ей с трудом даже с теми, кто таскал ее из ванны в постель.

Невестка укрывала ее одеялом и благодарила за денежки.

– Спасибо, куплю себе кальций, чтоб не скурвиться. Но вы, пожалуйста, не объедайтесь. Я вам оставлю лапшу и кефир. На два дня. Завтра позвоню, проверю.

Щелкал замок. Зой Петровна засыпала, а ночью, когда воздух становился тяжелым, сердце начинало биться тревожно и быстро, от этого приступа тахикардии она открывала глаза.

Ее тело выползало на кухню. Тяжелым приставным шагом, держась за углы и стенки, чтобы не рухнуть, тело пробиралось к холодильнику. Присев к столу, тело поедало, не разогревая, и лапшу, и кефир, и буханку хлеба. Пищеварение работало сносно, и этот процесс отвлекал от терзаний. Настырная душа Зой Петровны все еще хотела функционировать, бездействие было страданием, ее крутило, выжимало, как мокрое полотенце. Это было нестерпимо, особенно на рассвете. Тогда Зой Петровна просила смерти.

Она предчувствовала день, когда ее шандарахнет инсульт, и поутру открыла телефонную книгу. Люди удивлялись, потому что Зой Петровна никогда никому не звонила, но все были рады ее слышать, и все замечали, что по голосу она совсем не казалась больной и безумной старухой. Все вспоминали что-то приятное, потом ругали жару, которая в то лето была дикой, и все запомнили странное ощущение, которое оставалось после разговора. Люди поняли: Зой Петровна прощается.

Стас остановился у отцовского дома. Он посмотрел на железную дверь подъезда. Потом на зеленый контейнер у входа. Мимо прошла девочка с хорьком на поводке. Немолодой мужчина, сухенький, маленький, но с цветами набрал код в домофоне, он ждал, когда откроют, и мялся с ноги на ногу.

Стас нечасто бывал в этом доме. И ему, и отцу всегда было некогда. Эта квартира была ему чужой. Там никогда не было его вещей, он здесь ни разу не оставался на ночь. Стас не стал врачом и, когда рассказывал отцу про свой бизнес, замечал, что говорит в стену. Они понимали друг друга, только когда вспоминали мать или ругали сестру.

Стас отстегнул ремень, открыл дверцу, но из машины не вышел. Он решил сначала позвонить и набрал жену.

– Все, в понедельник я ее забираю, – он сказал. – Есть человек. Дня на два-три…

– Ты нашел?

– Да, нашел, но только на три дня. На больше просить неудобно…

– А потом?

– Тебе придется ехать.

– Нет! Стас, только не это.

– Но что я могу сделать? Кого я сейчас найду? Ты понимаешь, она уже труп? Тебе ничего не нужно будет делать, только ждать.

– Стас! Я устала от нее! Я так была рада, когда мы уехали. Ты не знаешь, что это такое, ты мужчина, ты не менял ей памперсы, ты не слушал ее маразмы. «Я хочу быстрее сдохнуть! Я хочу быстрее сдохнуть!» Я только от этого избавилась и опять!

– Но сейчас все по-другому. Она просто лежит. Она мертвая. Нужно только последить.

– Я устала. Стас, пойми меня, устала. Я родила тебе детей, я их растила, и только наступил момент, когда я могу заняться собой…

– Дети – это не подвиг! – Стас произнес знакомые слова. – Рожать – это нормальная функция женщины!

– А вот это не надо! – жена его остановила. – Не надо петь мне эти папенькины песни!

– Подожди, мне звонят… – Стас услышал параллельный вызов. – Я тебя наберу.

Он ответил на звонок, закрыл дверь и завел машину. Ему позвонил врач, он сказал, что сердце наконец-то остановилось. Стас поехал в больницу, он спешил и срезал по дворам.

Рыбалка

Такие глупые истории случались в те времена, когда в нашем городе еще не было сотовых телефонов. В природе они уже появились, где-нибудь по банкам-ресторанам можно было увидеть интересных людей с большими тяжелыми трубками, но стоили такие бандуры пока еще дорого. До массовой телефонизации оставалось всего каких-то пару лет.

Как раз в такой момент одна симпатичная юная леди с обручальным колечком на правой руке решила приехать домой на день раньше, чем обещала. Нет, никаких мелочных подозрений не было в ее кудрявой голове. И какие могут быть подозрения на втором году семейной жизни? Мадемуазель соскучилась и только поэтому села на последний автобус в шесть вечера, а в восемь уже была в городе.

Красавицу звали… Не помню точно, Катя или Таня. Имя у нее было простое, русское, может быть, даже и Маша, но в данном случае паспортные данные значения не имеют – муж называл ее Крошка.

Мужья, они, конечно, каких только минотавров крошками не зовут, но эта была действительно крошка. Хотя не хрупкая, нет, и роста среднего, а посмотришь на нее – глазки кроткие-кроткие, где вы сейчас найдете кроткие глазки? Кудряшки вьются по плечам, а плечики-то нежные и беззащитные, так и хочется ей пиджачок предложить, чтобы не замерзла. Попка, опять же, мягкая, ладошка маленькая – молодому мужчине этого вполне достаточно, чтобы назвать жену Крошкой. И что интересно, она была ни капли не похожа на истеричку.

Крошка несла две тяжелые сумки, бессмысленно нагруженные родственниками всякой ерундой. Каких-то пять кило картошки со своего огорода заставили ее везти, какой-то синий лук, банку деревенской сметаны ей всунули, она вполне могла ее купить под носом у себя на рынке, и заодно цыпленка мама положила, и шмоточек копченого сальца пихнула, для зятя, разумеется, для зятя, и вручила непрошеный комплект постельного белья… «А как же! Все пригодится», – ей сказали, и она потащила. Да, и еще была одна бутылочка от папы. Папа передал свой фирменный напиток на смородине, в семье его называли «зелье», просто зелье. Всю эту тяжесть, неприятно резавшую руки Крошка несла от остановки к дому и надеялась, что у дверей муж заберет сумки.

Она позвонила, улыбнулась, предвкушая поцелуй и радость: «Ты приехала! Сегодня! А я как знал…» Но у дверей ее никто не встретил. Она открыла, поставила в прихожую баулы и с первым раздражением, вызванным пока еще только тяжестью груза, допинала свои сумки до кухни.

В восемь муж всегда был дома. К этому времени он возвращался с работы, из своего отдела маркетинга, ужинал и садился играть в «Хирроуз-2», который в то время как раз только вышел. Он строил города и набирал войска в свою армию, а жена его грациозная включала музыку и отвлекала как могла от некромантов.

Нет… она ни в коем