Рабыня Изаура - Бернарду Жуакин да Силва Гимарайнш

новой жизни, несомненно гораздо более сносной, чем этот ад заточения. Мы сможем еще насладиться если не счастливыми, то по крайней мере спокойными и безбедными днями, если ты согласишься.

– Я могу обрести спокойствие только в могиле, отец. Кроме двух предоставленных мне на выбор пыток, я вижу еще один путь, вызывающий у меня утешительные мысли, хотя это крайнее средство, которое Господь дает несчастным, оказавшимся в безысходном положении.

– Ты, конечно, говоришь о смирении, дочка?

– Ах, отец! Когда смирение невозможно, остается только смерть.

– Замолчи, дочь! Не богохульствуй, не говори безумных слов. Ты нужна мне живая, я так хочу. Решишься ли ты покинуть своего отца одного в этом мире, в старости и нищете, на произвол судьбы? Что будет со мной в плачевном положении, в котором ты бросаешь меня?

– Прости меня, мой добрый, мой любящий отец. Только в крайнем случае я прибегну к этому средству. Я знаю, что должна жить для моего отца и хочу этого, но почему я должна выходить замуж за урода?! О! Это невероятное издевательство и бесчестье! Пусть меня держат в самой жестокой неволе, заставляют работать в поле с мотыгой в руках, босую, одетую в рубище, пусть меня наказывают, обращаются как с самой последней рабыней, но из сострадания пощадите меня, отец, избавьте от этой постыдной жертвы!

– Белшиор не так уродлив, как тебе кажется. Кроме того, со временем ты привыкнешь к нему. Ты давно не видела его, в последнее время он изменился к лучшему, он еще достаточно молод. Теперь ты его не узнаешь, у него уже не такая неприятная внешность, его манеры стали менее грубы. Соберись с духом, дочка. Когда ты выйдешь из этой страшной темницы, воздух свободы вернет тебе радость и спокойствие, и даже с предназначенным тебе мужем ты сможешь жить счастливо…

– Счастливо! – воскликнула Изаура с горькой усмешкой. – Не говорите мне о счастье, отец. Если бы мое сердце по крайней мере было свободно, как раньше… Если бы я никого не любила! О! Нет нужды, чтобы он любил меня, нет. Для меня было бы неземным счастьем, если бы он пожелал владеть мной как рабыней. Это ангел доброты, напрасно предпринявший свои усилия, великодушно спасая меня из пучины рабства. И я была бы тогда счастливее во сто крат, чем став женой этого жалкого человека, за которого меня хотят выдать. Но горе мне! Могу ли я еще думать о нем? Станет ли он, знатный и богатый сеньор, вспоминать бедную и несчастную рабыню!

– Ах, дочка, не думай больше об этом человеке, выброси его из головы, откажись от этой сумасшедшей любви, советую тебе и прошу тебя об этом.

– Почему, отец? Как могу я отплатить такой неблагодарностью этому благородному человеку?

– Но ты больше не можешь рассчитывать на него и на его любовь.

– Почему? Разве он забыл меня?

– Твое жалкое положение не позволяет тебе любить столь высокопоставленного сеньора, вас отделяет друг от друга пропасть. Любовь, которую ты вызвала в нем, была всего лишь мимолетным капризом, прихотью господина. Мне очень тяжело говорить тебе это, Изаура, но это, к сожалению, правда.

– Ах, отец, что ты говоришь? Если бы ты знал, как мне было больно слушать твои слова! Оставь мне хоть это иллюзорное утешение, позволь думать, что он любил меня, что еще любит. Зачем ему обманывать бедную рабыню?

– Я бы очень хотел избавить тебя от этого разочарования, но лучше, если ты будешь знать все. Этот молодой человек… Ах, дочка, укрепи свое сердце и приготовься к жестокому удару.

– Что случилось с этим молодым человеком? – нерешительно и тревожно спросила Изаура. – Говори, отец, он умер?

– Нет, дочка, нет… Он женился.

– Женился! Алваро женился! О! Нет, это невозможно! Кто тебе сказал это, отец?

– Он сам, Изаура. Прочитай это письмо.

Дрожащей рукой Изаура взяла письмо и пробежала его блуждающим взором. Прочитав письмо, она не проронила ни слова, ни слезинки. Смертельно бледная, с застывшим лицом, приоткрытым ртом, онемевшая, неподвижная, долго она сидела, словно жена Лота, созерцавшая пламя, пожирающее проклятый город. Наконец, в полном отчаянии, она упала на грудь отцу, содрогаясь от рыданий.

Эти обильные слезы успокоили ее, она подняла голову, вытерла глаза и, казалось, обрела спокойствие, но спокойствие ледяное, зловещее, гробовое. Казалось, душа ее раздавлена силой этого безжалостного удара, а от Изауры остался только призрак.

– Я умерла, отец… Я всего лишь труп! Делайте со мной все, что хотите…

Это были единственные слова, которые она произнесла слабым печальным голосом и поднялась с отсутствующим видом.

– Пойдем, дочка, – сказал Мигел, целуя ее в лоб. – Не падай духом, ты должна жить, я надеюсь, что ты будешь счастлива.

Мигел, обладавший робкой душой, добрым и впечатлительным сердцем, однако полностью чуждым сильных страстей, не мог оценить той жертвы, на которую он обрекал свою дочь. Рассматривая счастье скорее сквозь призму интересов практической жизни, а не как радости и потребности сердца, он лелеял искренние надежды на спокойные и счастливые дни для своей дочери и не понимал, что, подвергая ее такому бесчестью, унижая ее душу, он разбивал ее сердце. Он хотел, чтобы она жила, и не мог себе представить, что сей постыдный союз после стольких ужасных мучений был выстрелом, сокращавшим муки, но обрывавшим жизнь.

Малвина сидела в гостиной, где ожидала результатов разговора Мигела с дочерью. Роза и Андрэ, скрестив руки, стояли у входной двери в ожидании ее распоряжений.

Малвина почувствовала, как неожиданно сжалось ее сердце, когда Изаура появилась в дверях, опираясь на руку Мигела, мертвенно-бледная, с растрепанными волосами, исхудавшая, и направилась неверным шагом, как призрак, вызванный из могилы, в гостиную, где, казалось, еще звучал ее прекрасный мелодичный голос.

Даже в таком жалком положении бедная невольница была красива. Худоба обострила великолепные черты ее, подчеркивая идеальную чистоту и правильность этого античного лица.

Большие черные глаза мерцали тусклым, меланхолическим светом, словно восковые свечи под мрачным сводом надгробной часовни. Волосы, окутавшие ее стан, отбрасывали легкие тени, словно стебли плюща, прихотливо вьющегося по мрамору божественной статуи. В этом достойном сожаления положении Изаура являла собой скульптуру – прекрасную модель античной Ниобеи[17].

– Это Изаура! О боже мой! Бедняжка! – прошептала Малвина, увидев ее, и вытерла слезы, невольно набежавшие на глаза. Она была готова молить своего мужа о снисхождении к несчастной, но, вспомнив о порочных наклонностях и дурном поведении, которые Леонсио вероломно приписал Изауре, решила насколько возможно притвориться безучастной.

– Итак, Изаура, – мягко сказала Малвина, – ты уже решилась? Намерена ли ты выйти замуж за человека, которого мы