Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

– Совсем не дорого, – отвечает продавец. – Одно зеркало первосортного хрустального стекла стоит пятьдесят марок.

– А сколько будет, если, скажем, в рассрочку…

Штурм позади, речь пошла о деньгах, и теперь Пиннеберг съежился, а продавец возрос.

– Рассрочку в этом случае мы предоставить не можем, – задумчиво тянет старик и меряет Пиннеберга взглядом. – Мы и так идем вам навстречу. Мы также рассчитываем, что впоследствии вы у нас…

«И назад не сдашь, – в отчаянии думает Пиннеберг. – Я же устроил тут целую сцену. Если бы не она, можно было бы пойти на попятную. Но это же сумасшествие! Что скажет Овечка?»

А сам говорит:

– Хорошо. Я беру этот столик. Но его сегодня же должны доставить на квартиру.

– Сегодня? Это невозможно. У грузчиков через пятнадцать минут закончится рабочий день.

«Вот он, путь к отступлению, – мелькает в голове у Пиннеберга. – На этом месте можно было бы сдать назад, если бы не скандал, который я закатил!»

– Непременно сегодня, – настаивает он вслух. – Это подарок. Иначе и смысла нет.

А про себя думает: сегодня придет Хайльбутт, пусть увидит, какой подарок он преподнес жене.

– Минутку, – просит продавец и снова исчезает.

«Вот бы он сейчас пришел и сказал, что сегодня никак, – думает Пиннеберг. – Тогда я бы ответил, что мне очень жаль, но тогда смысла в покупке нет. И бежать со всех ног из этой лавочки». Он отодвигается к двери.

– Начальство говорит, что даст вам тележку и мальчишку, ученика мастера. Мальцу дайте на чай, все-таки рабочий день уже кончается.

– Да… – нерешительно говорит Пиннеберг.

– Тележка не тяжелая, – утешает продавец. – Вам только немного подталкивать придется, а так наш мальчишка справится. И аккуратней с зеркалом. Мы его, конечно, завернем в одеяло…

– Стало быть, договорились, – произносит Пиннеберг. – Сто двадцать пять марок.

Овечка витает в материнских грезах, принимает гостей,

становится мадам и смотрится в зеркало.

Весь вечер о деньгах ни слова

Овечка сидит дома, в своих княжеских покоях, и штопает носки. Само по себе штопанье – одно из самых удручающих занятий на свете, ничто с такой наглядностью не демонстрирует женщине мертвецкое безумие того, чем она занимается, как штопка чулок и носков. Потому что раз тот пошел рваться, то чинить бесполезно, придется штопать снова и снова, от стирки к стирке. Большинство женщин это вгоняет в уныние.

Но Овечка не унывает. Овечка не думает о том, что делает, – она считает. Он принесет двести пятьдесят марок, пятьдесят они отдадут матери, и то много, учитывая, что Овечка каждый божий день работает на нее по пять-шесть часов, на все прочее хватит ста сорока, остается еще шестьдесят…

На мгновение Овечка распрямляется, дает отдохнуть пояснице. Поясница теперь то и дело напоминает о себе. В универмаге KaDeWe она видела приданое для новорожденных: за шестьдесят марок, за восемьдесят, за сто – ну это, конечно, сумасшествие. Кое-какие вещички она, конечно, купит, а остальное сошьет сама, жалко, тут швейной машинки нет, но фрау Мия Пиннеберг и швейная машинка – вещи, кажется, несовместимые.

Впрочем, главное – кроватка. Она сама закажет ее у столяра: две опоры, три дощечки и обтянуть тканью – настоящая колыбелька, а не эти дурацкие лодки под розово-голубыми балдахинами. Лучше с самого начала ни в чем Малышу не врать. Сегодня же вечером она поговорит об этом с Пиннебергом и завтра займется приданым. Овечка успокоится, только когда дома все будет готово. Она прекрасно понимает, что у него свои планы, он тоже хочет что-то купить, наверняка помнит о ее потрепанном синем зимнем пальто, – но нет, это подождет, все подождет, перво-наперво ребенок.

Фрау Эмма Пиннеберг опускает шерстяной носок мужа и прислушивается. А потом тихонечко кладет руку на живот. Прикладывает палец то туда, то сюда. Вот он! Вот здесь он только что толкнулся, ее Малыш, – уже пятый раз за день он толкается.

Овечка бросает презрительный взгляд на стол, где лежит книга «Священное чудо материнства».

– Чушь, – отчетливо произносит она.

И она правда так считает. На ум приходит один отрывок – смесь учености и сентиментальности: «В середине беременности можно почувствовать первые шевеления ребенка в утробе. С радостным умилением и неустанным удивлением прислушивается будущая мать к первым толчкам своего драгоценного дитяти, свидетельствующим о том, что оно превращается в самостоятельное существо, обособляется от матери, которая от этих нежных пиночков…»

«Чушь, – снова думает Овечка. – Нежные пиночки. Поначалу я вообще думала, что это газы никак не выходят. И только потому, что всегда в одном и том же месте… Нежные пиночки… Скорее на газы похоже».

Она улыбается своим мыслям. В сущности, ведь совершенно все равно, что на что похоже. Раздражает сюсюканье. А вообще это прекрасно, великолепно, что Малыш становится все более настоящим, и пора обзаводиться приданым. Пусть чувствует, что его ждут, и ждут с радостью, что для него все готово…

Овечка снова принимается за штопку.

Дверь приоткрывается, в щелку просовывается очень растрепанная голова фрау Мии Пиннеберг.

– Ханнес еще не пришел? – спрашивает она то ли в пятый, то ли в шестой раз за день.

– Нет, пока нет, – сердито отвечает Овечка.

– Но уже почти восемь. Не может же он?..

– Не может чего? – спрашивает Овечка, хотя намек прекрасно поняла.

Но старуха тоже не так проста.

– Да уж боюсь говорить, драгоценная невестушка, – смеется она. – У тебя, конечно, образцовый муж, с ним такого не бывает, чтобы в день зарплаты уйти в загул и напиться…

– Милый никогда не напивается, – отвечает Овечка.

– Разумеется. Я и говорю, с твоим мужем такого не бывает.

– Не бывает.

– Конечно, не бывает.

– Конечно.

Голова фрау Мии Пиннеберг исчезает, Овечка снова остается одна.

«Коза старая, – сердито думает она. – Ей бы только гадости говорить да раздор сеять. А сама только за арендную плату переживает. Ну, если она рассчитывает стрясти с нас сотню…»

Овечка продолжает штопать.

Раздается звонок в дверь. «Милый, – догадывается Овечка. – Неужели ключ забыл? А впрочем, это наверняка кто-то к маме, вот пусть сама и открывает».

Но мама к двери не спешит. Со вздохом Овечка поднимается и выходит в коридор. В дверях проходной комнаты мелькает лик свекрови, уже наполовину в боевой раскраске:

– Если это ко мне, пригласи в маленькую гостиную. Я скоро буду.

– Да к кому же еще, мама, – говорит Овечка.

Голова исчезает, и одновременно с третьим звонком Овечка открывает дверь.

Перед ней стоит темноволосый господин в светло-сером пальто, на вид – настоящий аристократ, держит шляпу в руке и улыбается.

– Фрау Пиннеберг? – спрашивает он.

– Она сейчас подойдет, – сообщает Овечка. – Не хотите ли пока снять верхнюю одежду? Проходите, пожалуйста, вот в эту комнату.

Господин несколько озадачен, как будто не вполне понимает происходящее. В руках у него цветы.

– Герра Пиннеберга нет дома? – интересуется он, проходя в маленькую гостиную.

– Герр Пиннеберг давно уже… – «почил», хочет сказать Овечка. Но тут ее осеняет. – Ах, так вы к герру Пиннебергу! Он еще не пришел. Но должен появиться с минуты на минуту.

– Странно, – говорит господин, но не обиженно, а скорее весело. – От Манделя он ушел еще в четыре. Предварительно пригласив меня вечером в гости… Кстати, не представился: Хайльбутт.

– Боже, так вы и есть герр Хайльбутт! – восклицает Овечка и замолкает, словно громом пораженная. «Ужин, – думает она. – Ушел в четыре. Где он пропадает? Чем угощать гостя? Сейчас еще свекровь примчится…»

– Да, я Хайльбутт, – отвечает господин и принимает скучающий вид.

– О господи, герр Хайльбутт, – говорит Овечка. – Что вы обо мне подумаете? Впрочем, какой смысл мне вам сказки рассказывать… Во-первых, я решила, что вы к моей свекрови, у нее ведь тоже фамилия Пиннеберг…

– Верно, – говорит Хайльбутт и весело улыбается.

– Во-вторых, муж меня даже не предупредил, что собирается вас пригласить. Потому я и растерялась…

– Не так уж сильно, – успокаивает ее герр Хайльбутт. – К тому же вам это к лицу.

– Ой, да что вы! В-третьих, мы сейчас в гостиной моей свекрови, а у нас