Любимая звезда - Анна Радзивилл

class="p1">Вообще, что он в ней разглядел, было непонятно. По-моему, только страшный примитив мог бегать за таким тощим пугалом в серьгах. (Её фотографию я уже видела.)

В три часа ночи он вставал в очередь к магазину, где утром будут давать французские репродукции Сезанна, измученный и счастливый, приносил их ей, а она, небрежно разглядывая листы, разрисованные непонятно чем, роняла их на пол и говорила: «Неплохо, конечно, но ведь Сезанн – это не Клод Моне…»

А когда он, кашляя, с замусоленным красным носом и температурой тридцать девять приползал к ней на свидание (а это, по-моему, подвиг, один из немногих, который можно совершить в большом городе ради женщины) и приволакивал ей всё-таки этого Моне (и где только достал?), так ему ещё приходилось извиняться, что репродукции не французские! (Всё это мне под честное слово рассказал его друг детства Лёша.)

Ну разве можно на ней после этого жениться?

И я сказала:

– Как что делать? Познакомь её с папой…

* * *

У наших родителей была заветная мечта, и они её от нас не скрывали: главное – это чтобы каждый из нас стал человеком.

И здесь жизненные мудрости у них были разные.

Мама считала, что вполне достаточно слушаться родителей, иметь положение, учёную степень и квартиру. Папа смотрел на дело шире и требовал от нас с братом качеств: мужества и честности, умения владеть собой, что бы ни случилось, и – самое трудное – вообще ума.

Но оба сходились на том, что замужество или, что ещё страшнее, женитьба человеком стать помешают.

– Ты вот сначала стань человеком, – говорили они, – тогда уж и об этом можно будет подумать…

Толину девицу папа встретил, я бы даже сказала, ласково, внимательно, очень внимательно. Он со знанием дела расспрашивал её о Модильяни, подкладывал грибы на тарелку, подливал лимонад. Девица держала ухо востро, благодарила изысканно. Вина на столе не было, явно из воспитательных соображений.

Мне, конечно, было весело. Тосику – не очень. Мама смотрела обречённо, а выходя на кухню, задыхалась от возмущения. Возвращалась с пирогами и не выдерживала.

– Скажите, а у вас там, в общежитии, пьют? – прямо спрашивала она, намекая на ту среду, которая недостойна её сына.

– Ах, ну что вы!.. Разве что лимонад! – хамила девица, стреляя в Толю длинными зелёными глазищами, и опускала ресницы.

Мама всё-таки не могла до конца в это поверить и откровенно проверяла:

– Толя, скажи, это правда?

Папе приходилось смеяться.

В общем, мероприятие прошло благополучно, но над домом нависла неопределённость.

* * *

Известно, что мужчина бегает за женщиной до тех пор, пока она его не поймает. Толя всё ещё бегал.

А когда прибегал домой, обдумывать впечатления ему было некогда, потому что мама сразу же начинала открывать ему глаза. Она осторожно ходила вокруг него, глядя как на тяжелобольного. Вздыхала. Молча подкладывала ему на тарелку тройные порции. Опять вздыхала. Он не выдерживал и нервно спрашивал:

– Ну что, что с тобой?

И тогда сразу выяснялось, что он хочет «привести в дом» чёрт знает кого, потому что он ещё ребёнок и откуда ему знать жизнь? Ресницы намалёваны, живёт в общежитии… Ну и что, что это общежитие Академии художеств? Все художники и, конечно, художницы – пьяницы, и ты с ней сопьёшься!

Брат гордо всё отметал, и тогда мама выкладывала свой основной козырь:

– А ты мне скажи, кто её родители? Кто? Из какой она семьи? Не знаешь? И она не знает? Вот именно…

Папа не вмешивался.

Всё это продолжалось недели две, а однажды вечером Тосик выкрикнул затравленно, что если это не прекратится, то он к чёртовой матери женится! Хлопнул дверью и ночевать не пришёл.

И тогда у него оперативно был изъят паспорт как последнее средство. Причём папа никак не мог повлиять на маму, чтобы она его отдала, ну никак!

И тут Толя догадался, что он мужчина.

А способ доказать это всем был один: немедленно начать пить, курить, а главное – жениться, несмотря ни на что.

* * *

Раньше, когда мы были маленькие, отца мы видели редко. Полярный гидролог, он зимовал то в Арктике, то в Восточной Сибири.

Раз в несколько лет он приезжал, и дома сразу становилось интересно: хохот, грохот падающих стульев, даже телефон нагревался от криков и разговоров.

Нам с братом он привозил книжки с картинками, волшебными, как лесные бабочки. Читать их мы не могли – книжки были на якутском языке, но от этого они казались ещё интереснее.

Мама сияла, примеряя перед зеркалом горностаевые шкурки и золотые часы, а папа осторожно ходил по квартире и радовался. Просто так, даже не всегда можно было понять чему. Отворачивал на кухне кран и звал всех веселиться:

– Ты смотри, вода-то… Льётся! Сама… Ха-ха-ха!

– Ну и что? – недоумевал Тосик.

– Дурачок! – легонько щёлкал его по носу папа и шёл веселиться дальше, к газовой плите.

А потом закупал ложу в Мариинском театре, и Тосик, который только что научился говорить букву «р», кричал взволнованно под хохот зала: «Смотр-рите! Снегур-р-рочка-то – р-растаяла!»

Мы напоказ мыли руки перед обедом и вообще чувствовали себя как в гостях.

Но он ничего этого не замечал, про наше воспитание думать ему было просто некогда, поэтому, когда через несколько месяцев он снова уезжал за свой полярный круг, мы опять с удовольствием, как говорила мама, «распускались».

Полярники очень рано уходят на пенсию, и вот теперь папа вернулся навсегда. Несколько последних лет мы жили все вместе, и мы с братом, конечно, больше не «распускались». Где уж там было «распускаться», когда основное папино занятие теперь было – воспитывать, загонять нас в рамки.

Толя, после того как паспорт ему не отдали, пришёл домой пьяный и растрёпанный, вынул красивым жестом пачку сигарет и закурил. Это было впервые в жизни. И поэтому тем более ужасно.

Мама ахнула и заметалась. Но папа уже вырос в дверях и всё понял.

Конечно, такой неуправляемый сын папе был совершенно не нужен.

Минуту все молчали.

Папа резко повернулся, исчез в своей комнате и тут же возник опять.

– Вот тебе деньги – и вон из дома! – глухо сказал он.

– Деньги? Это один из важных, но не определяющих параметров нашей жизни! – изрёк брат, выпуская дым в лицо сразу всем. – Обойдусь!

Он нетвёрдо прошёл к себе, забрал портфель с конспектами, электробритву и опять появился в прихожей.

Молча всех оглядел, усмехнулся беспомощно и открыл дверь на лестницу. Я хотела кинуться за ним, но он мужественно