Любимая звезда - Анна Радзивилл

в аптечке пипетку, вскипятил молоко. На подоконнике стояла бутылка из-под «Чинзано» – с завинчивающейся пробкой. Из неё сделали грелку. Накормленные котята замолчали, пригрелись. Дядя Валера двигался так радостно и быстро, что девочка никак не могла прочесть длинную надпись на его груди. Наконец он сел, и она прочитала: «На моей майке ничего не написано!»

Запел чайник. Расставляя чашки, дядя Валера говорил сдержанно и мечтательно:

– Вот ты говоришь, твоя мама – дворник. А знаешь, что это такое – дворник? Никто даже не понимает, как это прекрасно! Ведь это человек, по утрам умывающий лицо Земли!

Девочка, отхлёбывая чай, молчала и думала, что дядя Валера умный, конечно, но просто он никогда не работал дворником. Ведь если бы мама работала, например, кассиршей, то, может быть, и не выгнала бы её с котятами. А так… Мама кошек ненавидит – лестницы-то ей мыть приходится не столько из-за людей, сколько из-за кошек…

– Я только не понимаю, неужели не противно было вам лазать по помойкам? – мягко и как-то даже между прочим удивился дядя Валера.

Мальчик заступился сразу:

– А чё? Вон, как стемнеет, знаете сколько народу в помойках-то роется? С фонариками. И всё бабушки, старые… Бабкам можно, а нам нельзя, да?

После чаю пришлось собираться. Оставить у себя хотя бы одного котёнка не мог даже и дядя Валера. Разве что через месяц, когда вернётся из отпуска.

* * *

Теперь уже вдвоём они бродили с коробкой по улицам, стояли возле магазинов и спрашивали хором: «Вам не нужен котёнок?»

Но до вечера им удалось пристроить только одного, самого крупного. Оставалось ещё два.

Когда начало темнеть, девочка поднялась к себе на последний этаж, но звонить домой побоялась. Села на ступеньку и склонилась над коробкой.

В первую секунду она не поняла, почему один котёнок совсем холодный. Растерянно взяла его на руки, подышала на него. И вдруг – сердце её впервые в жизни прошила острая игла – она догадалась. Но не шевельнулась. Просто сидела и молчала.

На лестнице зажёгся свет. Девочка с трудом поднялась и, сгорбившись, осторожно пошла вниз.

В Большом Дворе людей уже не было. Мягкие серые сумерки заволокли углы и притаились в подъездах. Осколком стекла она быстро закопала котёнка под кустом сирени и побежала назад.

Мать открыла дверь, взглянула дочери в лицо и испугалась: лицо девочки было неподвижным, а под глазами проступали синие тени.

Как и утром, девочка подняла коробку повыше и протянула матери:

– Мамочка, остался уже один. Только на одну ночь… Можно? Можно, он поживёт у нас одну ночь?

Вместе они мыли котёнка под струёй тёплой воды, выбирали с розового тельца крупных блох и кормили его из пипетки тёплым молоком. Котёнок пить не умел, жадно хватал твёрдую пипетку и пытался сосать. Все трое долго мучились.

Мать удивлялась сама себе и думала о том, что ещё сегодня утром она ни в чём ведь не сомневалась, когда нашла под лестницей четырёх слепых котят. Сунула их в ведро, да, видно, поторопилась выплеснуть воду, и они отдышались, оказывается…

Потом девочка сидела перед окном и сушила котёнка у батареи.

В вечерних огнях расстилался Большой Двор. Дом напротив пошёл уже на капитальный ремонт, и чёрные стекла блестели по всему фасаду непролитыми слезами. Оранжевый башенный кран вырос недавно на фоне ободранных стен и навис над Большим Двором тёмной угрозой. Могучий, гордый и непонятный, он заглядывал в окно, как какой-нибудь невключённый робот из другого мира.

Котёнок высох, распушился и вдруг замурлыкал у неё в руках. Наверно, первый раз в жизни. И впервые за этот день она улыбнулась. Он стал невозможно белый, просто белоснежный, и глаза у него открылись, только неясно было, какого они цвета. Редкие усики всё ещё топырились и обиженно вздрагивали.

Она оставила котёнка на тряпочке у батареи, на секунду благодарно прижалась к матери и шагнула в комнату. Когда через несколько минут мать вошла к ней, девочка уже тихо спала. Лицо её светилось в темноте.

Утром, по дороге в школу, девочка сияла и даже тихонько напевала что-то. Мать согласилась не выбрасывать котёнка… Теперь они будут жить втроём, а потом котёнок вырастет в большого белого и загадочного Котофеича.

Проходя мимо мусорного контейнера, она перестала петь. Вспомнила, как недавно мать взяла её с собой на работу. Вдвоём они откинули тяжёлую крышку контейнера и ахнули: живой ребёнок, крошечный, совсем голый лежал на мусоре. Под ним были сбитые пелёнки. Молча смотрел он прямо на них, как-то рассеянно шевелил ножками и сосал свой кулачок. Ну что, позвали людей, мать позвонила в милицию и сразу приехала машина. Ребёнка тут же аккуратно вынули из контейнера и увезли в специальный дом. Так и называется – «Дом для малюток». Нет, ну насколько всё-таки проще устроить ребёнка!

Люська и Витька

Она знала, что никому уже на этом свете не нужна, кроме двух старых кошек. Вот ради них и жила.

Сын умер, внука убили. Осталась жена внука с детьми, которая с трудом скрывала раздражение, когда разговаривала с ней. Впрочем, была вежлива – большая старая квартира на Васильевском острове, где все они жили, принадлежала бабушке.

Её звали Зоя Александровна. Она лежала в кардиологическом отделении Покровской больницы и ждала своей смерти.

Соседки по палате старались общаться с ней поменьше. Врачи бормотали на бегу что-то невразумительное и скрывались. А медсестры, глядя в это измученное лицо, просто от неё отскакивали. Но когда отключали капельницу, Зоя Александровна вставала, уносила после обеда пустые тарелки из палаты и тихо бродила по коридорам.

Там было интереснее – люди собирались у телевизора, гуляли, улыбались друг другу.

Однажды в инвалидной коляске провезли мимо старого человека. Она уловила в его взгляде что-то знакомое. Но вспомнить ничего не смогла.

Он тоже как-то дёрнулся, вроде бы хотел что-то сказать, но санитар плавно повернул коляску и увёз его грузное тело в мужское отделение.

На следующий день его опять везли мимо.

Больной вгляделся в Зою Александровну очень пристально, глаза его сверкнули.

– Люська! – вдруг крикнул он. И потянулся к ней всем телом. – Это же ты? Я всё-таки узнал тебя!

«Ошибся, – мелькнуло у неё в голове. – Я ведь Зоя…»

– Люська, неужели ты жива? – заторопился больной, закашлялся, махнул рукой и чуть не заплакал: – Господи, жива!

Зоя Александровна растерялась. И вдруг всё вспомнила.

– Витька… – ахнула она, – не может быть…

Им было по восемь лет. Ей самой, Зое, её сестре-близняшке Люське и ему, Витьке, соседу