Книга Гусыни - Июнь Ли

– Другие девочки все время говорят о своих парнях.

– Неправда, – возразила миссис Таунсенд. – Ты неправильно поняла. Мальчики, о которых они говорят, не их парни, даже если они так их называют. Все девочки в Вудсвэе из хороших семей. Ты намного младше, и твои родители доверили тебя мне. Я обязана позаботиться, чтобы твоя жизнь не пошла не в том направлении. Ты это понимаешь?

Я не ответила. Моя жизнь пошла не в том направлении с тех пор, как у Фабьенны возникла мысль написать книгу. Невозможно пойти по неверному пути и ожидать, что однажды придешь туда, куда надо.

– Ты все еще считаешь, что влюблена в него?

Я никогда не была влюблена. А теперь она спрашивает, влюблена ли я в выдуманного парня. Фабьенна бы посмеялась. Я бы тоже посмеялась, если бы была с ней. Но миссис Таунсенд все это не касается. Не ей решать, как долго продлится игра в отношения с парнем по имени Жак.

– Аньес, я задала тебе вопрос.

– Да, – отозвалась я.

– Значит, ты в него влюблена? Честно говоря, ты слишком юна, чтобы влюбляться, и ты определенно влюблена не в того человека.

– Откуда вы знаете, что он не тот человек?

– То, что ты вообще об этом спрашиваешь, показывает, насколько ты неопытна, – ответила миссис Таунсенд. – Думаю, тебе давно пора прекратить с ним переписываться.

– Но я хочу ему писать. И мне нравится получать его письма. Дома не так много людей, с которыми я поддерживаю связь.

– Тебе пишет твоя подруга Фабьенна. И родители. Разве этого недостаточно?

– Что плохого в том, что он мне пишет? – спросила я. – Почему мне нельзя делать то, что мне нравится?

– Ты еще недостаточно развита. Если человек не обладает искушенным вкусом, он неспособен решать, какая еда вкусная. То же самое и с людьми. У тебя не развита способность оценивать людей.

– Вы его даже не знаете. Откуда вам знать, что он мне не подходит?

– А ты знаешь его достаточно хорошо, чтобы быть уверенной, что он тебе подходит? – спросила миссис Таунсенд. – Аньес, ты меня удивила. Я думала, твое воспитание, каким бы несовершенным оно ни было, могло, по крайней мере, дать тебе одно преимущество перед многими девочками твоего возраста, но ты доказала, что склонна к истерикам не меньше, чем все остальные.

Пока она не сказала это, я не осознавала, что заплакала. Вытирая слезы рукавом – миссис Таунсенд нахмурилась, хотя и не предложила мне носовой платок, – я подумала, как странно чувствовать слезы на своем лице. Я была не из плаксивых, а Фабьенна презирала плакс.

– Почему бы тебе не успокоиться, и тогда мы поговорим, – сказала миссис Таунсенд.

– Вы не хотите, чтобы я писала Жаку, – это часть вашего эксперимента? – спросила я.

– Что, прости?

– В прессе меня назвали вашим экспериментом, – сказала я. – Мне рассказал фотограф.

Миссис Таунсенд открыла книгу на своем столе, прочла несколько строк, а затем переложила ее в другую стопку. Потом она подняла глаза.

– Месье Ламбер? Если он сказал тебе это, то поступил крайне непрофессионально.

– Но это правда?

– Ты умная девочка, иначе не написала бы ничего, что стоило бы опубликовать, – сказала она. – Ты можешь считать себя вундеркиндом, но в мире никогда не бывает недостатка в вундеркиндах, и он всегда готов переключиться на следующего. Для твоих издателей, позволю себе быть с тобой откровенной, ты не более чем обезьяна, прикованная цепью к шарманке. Что ты собираешься делать, когда тебя перестанут печатать? Вернешься в свою деревню, чтобы снова пасти свиней? Выйдешь замуж, станешь женой крестьянина и родишь ему выводок детей, которых вы едва сможете прокормить? Скажи мне, ты этого хочешь? Если ты этого хочешь, я могу завтра же отправить тебя домой.

Я вскочила бы в первый же поезд, который отвез бы меня домой, но Фабьенна хотела, чтобы я оставалась здесь и мы могли бы и дальше писать книги.

– Ну же, скажи мне, ты хочешь, чтобы я отправила тебя обратно в твою деревню?

Я молча покачала головой.

– Твоя неблагодарность так же поражает, как и твое невежество. Хотя почему я удивляюсь? – сказала миссис Таунсенд. – А теперь вернемся к этому Жаку. Давай посмотрим, что он о себе рассказывает.

Я не протестовала, когда миссис Таунсенд вскрыла письмо Жака. Прежде всего мне следовало защитить письма Фабьенны. Ради нее я должна была пожертвовать Жаком. От этой мысли мне стало грустно. О чем-то похожем пелось в эстрадных песнях, которые мы слушали по радио: «Я отпускаю тебя, потому что люблю. Ты не увидишь слез за моей улыбкой».

Миссис Таунсенд за несколько секунд пробежала глазами письмо и бросила его мне вместе с письмом Фабьенны, все еще надежно запечатанным.

– Слова томления и тоски, бесполезные и сентиментальные, – заключила миссис Таунсенд. – Я не вижу в письме Жака никаких достоинств. Он слабый человек.

И все же он любил меня, как никто другой в мире. Я заново сложила письмо и аккуратно расправила его.

– Ты должна немедленно прекратить переписку с ним, – сказала миссис Таунсенд. – Почему бы тебе не объяснить ему, что его письма больше не приветствуются и тебе нужно сосредоточиться на своем будущем? А еще лучше напиши его сестре и попроси, чтобы она сама ему это объяснила. Я не желаю больше видеть от него писем, ты понимаешь?

– Да, Касуми.

♦

В тот вечер миссис Таунсенд сказала нам, что вместо того, чтобы слушать эстрадную музыку, мы должны включить настоящую музыку на граммофоне. Хелен была единственной, кто скорчил гримасу у миссис Таунсенд за спиной. Другие девочки, несмотря на свое разочарование, собрались в гостиной, и несколько из них сели на ковер у ног миссис Таунсенд, по очереди гладя собак.

Я нашла стул в углу. Я не знала, что думать об этой музыке – о концерте немецкого композитора, чьего имени я бы не вспомнила, если бы миссис Таунсенд решила меня проэкзаменовать. Концерт был довольно приятным, но долгим, как одна из тех прогулок, которые мы совершали по выходным. То, что миссис Таунсенд и девочки называли пейзажем, было лишь деревьями, цветами да редкими ручьями, и вполовину не такими красивыми, как у нас в Сен-Реми.

Я предполагала, что музыка, как и лондонские музеи и театры, была чем-то, что, как нам говорили, улучшит нашу жизнь. Но для начала нужно иметь жизнь, которую стоило бы улучшить. По меркам моих соучениц у меня еще не было никакой жизни. То, что легко давалось другим, не давалось мне. Возможно, мой почерк и хвалили в деревенской школе, но здесь, по сравнению с