Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

«Господи! Да ведь почти то же самое говорил мне когда-то Иван Михайлович, здесь же, в этом березничке!» — ужаснулась Нюра и услышала:

— Что с тобой, Нюра?!

Она смотрела на него в упор, слышала его вопрос и не могла ни ответить ему, ни отвести глаза.

Кто в чью жизнь ворвался, он — в ее, или она — в его?

— Да что с тобой?!!

И кому какой ценой расплачиваться за это? Ах, не все ли равно! Главное, она приняла этого человека, как раньше и его детей. Она за него в ответе на всю остальную жизнь.

7

В обед, по пути домой, Нюра забежала в правление, зачем — забыла сразу же и начисто.

— Ну и чудак же твой… квартирант! — хохотнул Кенсорин Прохорович, председатель. А Яков Малов, пристроившийся со своими бумагами к его столу сбоку, только покосился на Нюру, скользнул по ее лицу холодным, невидящим взглядом.

— Ха-ха! Пришел проситься на работу и развел тут какую-то антимонию о садах!

— Что же вы ему сказали?

— Ха-ха! Вот Яков Григорьевич отбрил его!

— Что ты ему сказал, Яков Григорьевич?

Малов важно помедлил, по-гусиному вывернул шею и, глядя куда-то поверх Нюриной головы, смилостивился ответить:

— Я ничего не сказал ему. Я только спросил «Ты и у немцев сады разводил?»

— И он не смазал тебе по морде?

Лицо Кенсорина Прохоровича вытянулось. Малов усмехнулся криво:

— Попробовал бы он… Живо загремел бы обратным ходом туда, откуда прибыл. Насколько я понял по его физиономии, он и сам отлично понимает свое положение.

— Эх, и г . . . . же ты, Яшка-Малашка!

— Н-но, ты!

Нюра брезгливо отмахнулась и выбежала вон. На крыльце она столкнулась с Иваном Михайловичем. Он вцепился в ее руку.

— Что случилось, Анна?

И от него отмахнулась Нюра…

Но Иван Михайлович вскоре догнал ее на председательском ходке.

— Садись!

— А пошли бы вы все…

— Садись, говорю!

Не сбавляя хода, Иван Михайлович схватил Нюру за руку и насильно втащил в ходок. Гикнул на Самсона, огрел его нагайкой, и тот помчался во весь дух.

— Неужели наломали дров? — спросил счетовод уже у ворот дома. — Вот подлецы!

Нюра вбежала в дом и по детским глазам поняла: случилось худшее, что можно было только ожидать.

— Где папка? Никто не шелохнулся.

— Что молчите?!

Алеша медленно протянул, взяв со стола, листок бумаги, обрывок синей тетрадной обложки.

— Вот…

«Нюра! Все. Мне здесь не жить. Не хочу портить твою жизнь. Прощай».

Нюра прочитала, и руки ее упали, мертво вытянулись вдоль тела.

Вошел Иван Михайлович, осторожно поздоровался, снял фуражку. Никто не ответил на его приветствие.

— Что он еще сказал? — спросила Нюра.

Алешка густо покраснел, весь съежился, чуть ли не касаясь лбом столешницы, Зоя плаксиво сморщилась и отвернулась к окну. Один Вова ответил:

— Сказал: «Денег вам буду присылать»…

Что-то оборвалось в груди у Нюры. Она медленно пошла к двери, вышла на улицу и здесь, прислонившись к столбу ворот, закрыла глаза.

Вася Метеор

1

Волосы Ивана Михайловича, обычно аккуратно причесанные, теперь взбунтовались и наползали ему на глаза тонкими и длинными взмокшими прядями. Парторг — нынче в колхозе образовалась партийная ячейка, и Ивана Михайловича единогласно избрали секретарем — безуспешно откидывал их обеими руками назад. Лицо его взбухло гневным румянцем.

— Полюбуйся! — сказал он вошедшей Нюре и кивнул влево от себя. На длинной скамейке у стены сидела женщина в военной форме. Это была Василиса Русинова, давняя Нюрина подружка. Или соперница… Как хочешь теперь понимай и толкуй. Их Степан не вернулся с войны.

В сорок первом году Василиса добровольно ушла на фронт. Под конец войны ее ранило, и она, долгонько провалявшись в госпитале, где-то жила в городе несколько лет. Вернулась домой недавно, но за это короткое время успела нажить себе скандальную славу матерщинницы, задубевшей в распутстве девицы.

У фронтовиков свой табель о рангах, и они прозвали Василису Метеором. Чувствовалось, что это сделано ими не в осуждение, а в поощрение. Только и слышалось: Вася Метеор, Вася Метеор…

Сейчас Василиса, уставившись в окно, прямо-таки с детской прилежностью прикусывала и растягивала губы, прочищала и вывертывала ноздри. И было в этом столько издевательского пренебрежения к кому бы то ни было на свете, что и Нюра, еще не зная сути дела, испытала острую вспышку раздражения.

— Как шило! — безнадежно махнул рукою Иван Михайлович и зашарил по карманам гимнастерки, брюк, ничего не нашел, сложил руки на столе. — Говорю, как шило, — нигде не улежит, везде высунется, покажет себя, ужалит кого-нибудь!

Иван Михайлович вдруг вспомнил, что ему нужно, открыл ящик стола и взял там самодельную алюминиевую расческу. Причесался и как-то сразу обрел спокойствие.

— Здравствуй, Анна! — сказал он, вставая и протягивая руку. — Я вызвал тебя вот зачем: прошу тебя, возьми ее к себе в звено. Она уже все участки обошла. И везде — скандалы и черт знает что. — Он повернулся к Васе Метеору: — Даже партизанщиной не назовешь ее поведение. Анархизм полный!

— Не-прав-да! — раздельно, лениво выговорила Василиса. Голос у нее, как у всех курящих женщин, был басовит, с хрипотцой и попервоначалу, пока не привыкнешь к нему, так резал слух, так не вязался с ее тонкой и стройной, ладной и подтянутой фигурой, что вызывал в душе странное, противоречивое чувство не то обиды, не то сожаления.

— Нет, правда! — секретарь пристукнул по столу. — Ведь что удумала: обрезала вчера своему напарнику все пуговицы на брюках!

— Не приставай! — вяло усмехнулась Василиса. Она потянулась, выгнулась на скамье, тело ее напряглось, до звона натягивая гимнастерку и юбку, выпятилось всеми линиями, всеми формами, будто обнажаясь. Достав неизвестно откуда что, Василиса свернула маленькую тоненькую цигарку, задымила, вкусно сплевывая с языка табачные крошки.

— Я должна сказать тебе, секретарь, что ты вопрос о моем перевоспитании ставишь не тем концом. Меня не надо перевоспитывать. Когда ты, секретарь, перевоспитаешь всех этих… — Василиса употребила так называемое нецензурное слово, которое обозначало то же самое, что и «распущенные мужики», но звучало сильнее, и слово это, слетевшее с девичьих губ запросто, без тени смущения или стыда, прозвучало столь дико, что Нюра готова была ущипнуть себя — просыпалась ли она сегодня? — Когда ты, секретарь, перевоспитаешь их, тогда окажется, что я чиста, как стеклышко.

С этими словами Василиса впервые прямо взглянула на Нюру. В ее глазах читался и открытый вызов, и мимолетный интерес — почему ее, фронтовичку, отдают под начало той, которой она когда-то безжалостно помыкала? В