Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

— Я же не виновата, — сказала она, скосив глаза на Ивана Михайловича, — что эти жеребцы липнут. Дескать, терлась среди солдат, значит, должна…

— Это прежде всего от тебя самой зависит.

— Зависит! Значит, я же виновата, что вас, кобелей, так много расплодилось — шагу не шагнешь, лезете!

Иван Михайлович только рукою махнул.

— Вот-вот! — усмехнулась Василиса. — Как только речь заходит о кастрации, ни одного кобеля на улице не увидишь!

— Может, тебе самой… — Иван Михайлович сощурился, — кое-что удалить?

Нюра видела, что он сказал это без всякого злого умысла, из простого уязвленного мужского самолюбия, но Василиса дернулась, как от пощечины, посмотрела на него долгим-долгим взглядом, медленно бледнея. Она, не глядя, раздавила о скамью цигарку, не глядя, смахнула мусор на пол и только тут опомнилась, посмотрела на свои руки. Встала, пошла к дверям, выбрасывая перед собой слова, которые могли относиться только к Нюре:

— Пошли, перевоспитывай, мать вашу так, а бабушку еще эдак!

Когда за нею закрылась дверь, Нюра упрекнула:

— Зачем ты так-то с нею, Иван Михайлович!

Парторг, еле владея посиневшими губами, сбивчиво выговорил:

— А-а-а! Думаешь… ты думаешь, ей что-то… что-то ей еще может… еще может повредить?!

2

— Жил-Был и Жила-Была, — было первое, что услышала Нюра, выйдя на крыльцо правления. Увидев ее, Василиса, казалось, и ухом не повела, но лишь чуточку, на самую малость, прибавила громкости. Анекдот Васи Метеора был построен на игре слов «жил-был» и «жила-была». Нюра не поняла его, не зная начала, но мужики, рассевшиеся на крыльце, закорчились в удушливом хохоте.

Василиса посмотрела на Нюру невинными глазами.

— Что, пойдем, сержант? — спросила смирнехонько и, прижав к бедрам подол коротенькой армейской юбки, осторожно, как по проволоке, сошла по ступенькам мимо ржущих мужиков.

— Метео-ор! — кричали вслед. — Айда с нами на строительство: работать не будешь, а трудодень наравне пойдет!

— Передеретесь, косолапые!

— Га-а-а!!! — долго еще было слышно позади.

— Ну, как живешь, Нюра? — равнодушно спросила Василиса.

— Лучше всех, — отделалась Нюра обычным присловьем.

— Да никто не завидует? — продолжила Василиса.

— Никто.

— Так оно и должно быть… Говорят, у тебя от Степки сын остался?

— Остался.

— Сколько уже ему?

— Семь.

— Семь лет?! — всплеснула руками Василиса, даже сбавила шаг. — Семь лет! Скажи…

— А ты разве не знала?

— Что у тебя сын от Степки? Откуда же мне знать? Я осенью ушла, а ты — когда? — в марте, апреле его родила?

— В марте.

Василиса заглянула в лицо Нюры, легонько толкнула ее в бок и добросердечно рассмеялась:

— Ну и правильно сделала, что родила! Прямо — счастливица! Тогда ведь и не подумать было на тебя. Мне только то дивно показалось, что Степка на прощанье даже у себя под носом не заметил меня, все кого-то искал глазами… И как ты это сумела так быстро окрутить его…

— Не надо, Василиса, об этом.

— Не буду, не буду, подруженька! Я ведь к чему… А ведь у меня от него, — Василиса попеременно показала обе ладони, поиграла пальцами, — хоть бы царапина какая осталась, хоть бы на мизинчике на каком! А ведь что только не делали — гармошки в грязь втаптывали…

Нюра недоверчиво покосилась на нее: шутит, смеется? Но Василиса шла, опять напустив на лицо скучающую пресыщенность: мол, всего я навидалась, всего натерпелась, хватит!

3

— У-у-у! — загудело впереди, едва Нюра с Василисой показались в поле. Побросав работу, женщины стянулись им навстречу.

— Это что, Нюра, ты к нам ее привела? — спросила Настасья Стахеева голосом, не предвещающим ничего хорошего.

— К вам, к вам она меня привела, — ответила сама Василиса и внимательно оглядела тощую, длинную фигуру Настасьи, ее заметно выпятившийся живот.

— У-у, бесстыжая рожа! — плюнула ей в ноги Стахеева.

— Зря стараешься, дева! — засмеялась Вася Метеор. — Не нужен мне твой малахольный мужик. Слюнтяй!

— А-а-а, во-о-он как! — распаляла сама себя баба. — Приманила, присушила, а теперь «возьми обратно»?

— А ты как думала? Не затаскивать же мне его к себе во двор! — нахмурилась Василиса и повела глазами по кругу недружелюбных лиц. Нашла Нюру и тяжело задышала: — Ты, сержант, предупреди своих орлиц: за суесловие буду калечить. Я отвыкла чикаться. Мне это ни к чему…

Тут всем пришлось посторониться: на край поля с затравленным дыханием вышла пегая кляча, впряженная в окучник.

— Тпру-у-у! — из последних сил выдохнул плетущийся сзади Василий Снигирев. Лошадь застыла, будто в стенку уперлась, а Василий так и повис на ручках окучника, уронил голову на грудь. Пот бежал с него ручьями. Воздух со свистом врывался в его грудь и вспучивал ребра, остро обозначившиеся сквозь мокрую от пота рубашку.

Бабы разбрелись по делянкам несолоно хлебавши. Василиса с облегчением отбросила тяпку.

— Давай-ка, парень, перекурим это дело как следует!

Снигирев, смахнув с носа потную капель, похлопал по карманам штанов. Штаны у него сползли до последнего предела, и видеть это со стороны было нехорошо.

— Есть, есть у меня! — остановила его Василиса тем особенным голосом, которым обычно разговаривают с глухими, с глупыми и с людьми, обессилевшими в жизненных передрягах. — У меня еще легкий табачок водится! Садись, покурим как солдат с солдатом!

Она откуда-то из-под полы гимнастерки достала жестяную ружейную масленку с двумя горлышками, применяемую фронтовиками вместо табакерки, достала книжечку с папиросной бумагой и протянула Василию Снигиреву, сев рядом с ним на раму окучника.

— Чей будешь? — поинтересовалась она, принимая от него масленку. — Что-то я не припомню…

Тот назвался.

— А-а-а! Вспомнила! Ты на Наде Столбовой женился?

Василий кивнул. Он все смотрел в землю, и глаза его щурились в бесконечной усмешке тихого, несмелого человека.

— Помню, помню! Шумная у вас свадьба была, веселая. Мы с девчонками все три дня под ногами гостей толклись. Однажды нам даже полпирога стащить удалось! Вот радости было, потеха!

Задымили табакуры.

— Н-да-а, здорово ты изменился… Сколько же детей у вас?

— Трое…

Нюра потихоньку отошла от них. Ей было больно и неловко слушать этот разговор: год назад Снигирев похоронил жену, которая умерла, не разродившись четвертым ребенком.

— Ну-с, товарищ командир отделения, с чего мы начнем нашу культурно-воспитательную работу? — спросила Василиса, догнав Нюру дальше по меже.

— Перестань, Василиса! — попросила Нюра с сердцем. — Вот тебе десять рядков. Надо их подправить после окучника, вырвать все сорняки дочиста. Вот так. Можешь лежать, можешь работать. Вечером спрошу.

— Хорошо, — согласилась Василиса и отвернулась, расстегивая ворот гимнастерки. Она осталась только в плавках и лифчике. Когда обернулась к Нюре, увидела ее в таком же виде.

— Ой, как ты уже загорела! Как негритянка! Когда успела?

— Солнца в поле сколько хошь, —