Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

И пока за туманами

Видеть мог паренек,

На окошке на девичьем

Все горел огонек…

Все, кто был в поле, выпрямились и смотрели вслед этой песне.

А наутро Василису опять понесло.

В первый же перерыв она пришла в общий кружок и за полчаса покорила баб. Всех.

Чем? Этого не объяснить. Прибауткой-шуткой, должно быть. Она заставляла их помирать со смеху: черт знает какая прорва всякой всячины таилась в ней!

В обед Василиса увела на пруд половину звена. Молодежную половину.

— А ты что? — удивились пожилые, увидев оставшуюся с ними Нюру.

— Поругались они с Василисой! — брякнула самая догадливая. — Дуются друг на дружку!

— Что я… Я вечером люблю купаться, — не слыша своего голоса, ответила Нюра: она ревниво прислушивалась к визгу и хохоту, что доносились с пруда даже сюда, на гору, сквозь расплавленный зной поля.

Купальщицы вернулись все с тем же визгом, все с тем же хохотом. Причина была ах какая важная: оказывается, на пруду Василиса успела «подцепить» паренька из соседней деревни Мошкары.

— Ну, прощай, наша Вася! — сыпали девки наперебой. — К осени мошкаринская будет!

— Ай, брось ты! Мошкаринские задашливые — по три года тянут со свадьбой!

— Да-а! Вася как бы сама не захомутала его к осени!

— К осени? К вечеру, к вечеру он придет сюда! — сказала Василиса и указала пальцем себе под ноги.

Варя Токманцева живо нарвала пучок травы, воткнула в указанное место и огребла землей, чтобы веха утвердилась прочно…

Незадолго до заката от пруда по меже поднялся высокий тонкий парень. Он был бос, в одних армейских брюках, загорелый дочерна — только зубы да волосы светятся. Когда парень остановился у кустов, прямо у загаданной вехи, смущенно озираясь по сторонам, все поле дружно простонало:

— Ва-си-ли-са-а-а!!!

Василиса выпрямилась, утвердила тяпку стоймя и пошла к парню через поле. В плавках, в лифчике, со снопиком травы на голове вместо шляпки. Стройная, сильная, позолоченная вечерним солнцем. Шла медленно, чинно, царственно приопустив ресницы…

А поле все стонало. И было не понять, давятся ли смехом бабы или это ноют их сердца, заходятся в тоске по ушедшей молодости и красоте…

И посидели они там, парень и Василиса, у кустов, и пришли потом на ее полоску, и потрудился за нее парень до поту, счастливый представившейся возможностью показать свою силу и ловкость, сноровку и неутомимость, словом, всего себя, какой он есть.

Солнце коснулось земли, бабы засобирались домой, а парень все мотыжил, а Василиса все рвала впереди него сорняки.

Нюра боялась, что бабы, уходя, обложат их сальными шутками, похабными намеками. Нет, уходили молча, тихо. И все замерли на ходу, когда около парня с девушкой остановилась Настасья Стахеева.

— Ну, парень, гляди! — с угрозой сказала она.

— На что глядеть-то? — озорно сощурился тот.

— Гляди, говорю… — тише повторила Настасья. — Не обижай, говорю, нашу девку.

Парень засветился белозубой улыбкой и, совсем необидно для Стахеевой, на радость всем, пошутил:

— Спи спокойно, тетя!

6

Так и заладил он, босяк эдакий, к ним в поле! За день раза два прибежит, а то и три. Работал он, видать, где-то поблизости — мошкаринские земли вот они — рядом, через межу. Отзовет Василису к кустам — поговорят, зайдут на ее полоску — поработают. И каждый раз — вот диво-то! — еще издали заметив его светлую голову, Василиса торопливо облачалась в свое армейское обмундирование, лишь ремень оставляла на земле, чтобы не стеснял в работе.

— Что ж ты, Павля, — шумели на все поле бабы, — свою-то работу совсем забросил?

— Моя работа не волк, в лес не убежит!

— Выгонят из колхоза, что будешь делать?

— В ваш перейду!

— Х-хо-о-о!!!

А Василиса все молчала. Смирная она стала, какая-то мягкая, улыбчивая.

Однажды подошел к ней Снигирев, протянул кисет.

— Не курю, — сказала она, продолжая улыбаться чему-то своему, а потом, видать, все же дошло до ее сознания, кто и что ей предлагает, виновато заговорила: — Ой, тезка, спасибо! Спасибо! Бросила я курить-то!

Снигирев кивнул, свернул кисет, сунул его в карман и пошел к своей кляче с таким убитым видом, что упади он на полпути замертво, никто бы и не удивился.

А Василиса ничего не заметила.

Вот так-то прошло еще три дня.

Нюра с утра объявила: если сегодня закончим окучивать картошку, завтра отдыхаем целый день — твори дома кому что вздумается, иди в гости куда захочется. Только — молчок! Не то председатель нам такое задаст…

Засверкали тяпки, замелькали руки, заколыхались бабьи станы, отдавая земле последние, особенно усердные поклоны.

Пообедали чуть ли не на ходу. На пруд никто не пошел, «перекуров с дремотой» не было. Каждой позарез охота покончить с колхозной картошкой сегодня же, чтобы завтра суметь навести хоть маломальский порядок дома.

— Что это вас сегодня — купаться даже не принесло? — на все поле спросил Павлик, близко к закату подъехав верхом на лошади.

— А и сейчас ты нам не нужен! — хором ответили женщины, ловко перевернув разговор так, будто дело, было вовсе не в купании, а в самом Павлике.

— Это пошто ж так? — осклабился парень и, перекинув ноги в одну сторону, соскользнул с коня, как с горки спустился.

— Сегодня у нас ударный день!

— Мы с полем должны покончить!

— А завтра у нас выходной!

— Вот и помогай теперь Васе!

— А зачем я приехал?!

— А Филька тебя знает!

— А кто такой это у вас?

— А колхозный бык!

Павлик смущенно махнул на всех рукою, виновато глянул на Василису. Бабы разом сковырнулись в борозды — таким хмельным хохотом залились они.

Нюра была рядом и видела, каким взглядом ответила Василиса парню: «Да не убивайся ты: они же это — шутя, любя, нарочно!»

Парень бережно вытянул из ее рук тяпку и одним ласковым прикосновением ладони к ее плечу попросил посторониться. И как они улыбнулись при этом друг другу!

Тихо стало на поле, только тяпки потренькивали, натыкаясь на мелкие камешки.

Василий Снигирев закончил свою работу давно, вскоре после полудня, но домой не уехал — сидел на меже и мастерил что-то из бересты, изредка покрикивая на пегую клячу, норовящую сойти с межи в поле, к сочной картофельной ботве.

Сразу далеко вперед подвинулись Павлик с Василисой, почти нагнали остальных, идущих более или менее ровной цепью. И все стали различать неумолчный, вполголоса, душа в душу, разговор влюбленной пары: «шу-шу-шу» да «бу-бу-бу».

И вдруг:

— Ну и что? — чуть громче спросил Павлик.

— А то! — в полный голос ответила Василиса.

— Ты что, Вася? Я же так, шутя…

— Пошел вон, сопля мошкаринская!

— Вася! Василиса!!!

— …на!