Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

— Ах, вы все тут! — неподдельно удивилась Нюра. — Так здравствуйте же!

Теперь ответил кто как мог — неразборчиво, как мальчишки, забывшие дома заглянуть в учебник.

— Значит, отдыхаем? — спросил председатель, будто бы безразличным голосом.

Нюра посмотрела на свои белые, разбухшие от горячей воды руки и кивнула:

— Ага!

— Кто разрешил?

— Я.

— А ты кто такая?

— Щипанова. Нюра. Если ладом — Анна Ивановна.

Председатель, опять новый, сменивший Крылосова, медленно, грозно встал, навис над столом. Встал, но в росте прибавил ненамного: это был человек с удивительно длинным туловищем и короткими ногами. Бабы шутили: «Где-то поистер свои ноги в беготне, а теперь его к нам прислали!»

— Ты знаешь, какой статьей это пахнет? — спросил председатель после долгого и нудного молчания. Спросил просто, обыденно, как можно спрашивать о груздях: мол, ты знаешь, после какого дождя их можно ожидать?

Нюра плохо видела его — он темнел на солнечно-светлом квадрате окна, но понимала, что сама видна ему сейчас как на ладони. Она решительно огляделась, отошла и села на скамью у перегородки.

— Встать! — громыхнул председатель кулаком по столу. — Встать, когда с тобой разговаривают старшие! Я, председатель, стою перед ней, саботажницей, а она… Встать!!!

— Вы же уже посадили меня по статье… — усмехнулась Нюра и встала, чувствуя, как слепнет и глохнет от ярой, на все готовой обиды-ненависти. Чуточку придя в себя, поочередно взглянула в лица своих судей.

Иван Михайлович сидел бледный, кусая губы, прикрыв глаза подрагивающими веками. «Так чего же ты молчишь?!» — мысленно крикнула ему Нюра.

Яков Малов, наоборот, густо разрумянился, припотел, но пытался улыбаться и, встретившись взглядом с Нюрой, быстро и воровато подмигнул. «А пошел бы ты к черту!» — дала ему понять Нюра.

Один председатель оставался невозмутимым. Чистенький, причесанный, свежевыбритый, с холодным, безжалостным блеском в глазах и при жарком сиянии всех пуговиц туго застегнутого кителя.

— Еще раз спрашиваю: кто разрешил тебе объявлять этот сабантуй в самую горячую пору полевых работ? — Председатель взял с подоконника счеты и положил перед собой. — Шестнадцать полных человеко-дней…

— Четырнадцать, Константин Петрович! — с извиняющейся улыбкой поправил его Яков Малов.

Но председатель отложил на счетах свое: щелк, щелк!

— Два полных коно-дня!

— Один, товарищ майор!

Щелк! Щелк!

— Это в какие ворота?! Это сколько ущерба причинено хозяйству, я спрашиваю тебя, Степанова?!

— Щипанова, — поправила Нюра.

— Это пока не важно. Где надо разберутся: там ошибок не бывает. Так какой же статьей это пахнет?

— Если подфунить, так все на свете завоняет, — отрешенно махнула рукой Нюра и села на прежнее место.

При покойнике и то не такая тишина бывает, какая установилась теперь в председательском кабинете.

На улице, в тополях, мальчишки играли в войну, старались своими голосами изобразить винтовочные, автоматные, минометные и пушечные выстрелы. Трудно сказать, получалось это у них или нет, но выходило довольно громко:

— Тр-рах!

— Та-та-та!

— Кхх-бау-у-у!!!

Да и тополиная гуща страдала очень: шелест, хруст, треск. Где-то близко, кажется, за углом правления, двое горячо спорили:

— Ты — убитый! Убитый! Понял, нет?!

— Кто, я?!

— А по-твоему — я?! Ишь какой!

— Сейчас ка-а-ак дам!!!

— Х-ха-га-га-ге! Убитый, да еще даст мне! Что ли, тебя два раза убивать?! Ишь, какой хитрый!

— Вот что, товарищи, — сказал председатель с грозным миролюбием и сел. Не оглядываясь, забросил счеты на подоконник, достал из стола пачку «Казбека», не торопясь, закурил и убрал опять все к месту. — Я верил вам…

Иван Михайлович столь же сосредоточенно достал и развернул перед собой свое табакурное хозяйство, и только это явилось причиной председателевой осечки:

— Да! Извиняюсь… Закуривайте, товарищи!

— Благодарствуйте, — чуть заметно кивнул головой Иван Михайлович. — Я с папирос… кашляю. Привык к махре.

— Спасибо, товарищ майор! — дернулся Яков Малов и взял из протянутой коробки толстую, длинную папиросу так, как берут на свадьбах из рук невесты конфету или еще что-то, пустяковое, но обязательное, обрядовое.

— Так вот, товарищи, — совсем по-свойски повторил председатель, опять очистив перед собой стол, — вы мне тут наговорили всякой всячины. Что у вас тут выкристаллизовалась своя гвардия — как она… картофельная гвардия. Что у вас все женщины молодцы, горы ворочают… Я не отрицаю… То есть, я к тому, что у вас есть женщины, способные пойти на самопожертвование, например принять к себе осиротевших детей… Ну, помните, вы мне сегодня рассказали об одной, которая троих чужих детей, что ли, там, приняла на свое иждивение… Так вот, товарищи, несмотря на все эти отдельные — отрадные, я подчеркиваю, — вещи, я не могу закрыть глаза на…

Председатель открыто и очень сочувственно посмотрел в самые глаза Нюры, попутно сделал две медлительные затяжки.

— Понимаете, я не могу закрыть глаза на этот факт саботажа! Иначе колхозу не быть! Вы понимаете, о чем я говорю?

Никто не пошевелился. Председатель с улыбчивой отчужденностью оглядел всех, встретился опять с глазами Нюры и на том остановился.

— Вот… Если бы ты была женщиной, которая приютила троих чужих детей, я бы еще мог понять тебя: заботы, хлопоты и все такое… Но ты же! — председатель пристукнул кулаком по столу. — Ты же — здо-ро-ва-я, мо-ло-да-я девка! Тебе доверили, на время пусть, но это не важно, тебе доверили шестнадцать человеко-единиц, единиц! А ты? Что ты сделала своей властью? Я мог бы подчеркнуть: в дни, когда весь советский народ — весь! — с небывалым энтузиазмом претворяет в жизнь закон — закон! — о послевоенной пятилетке… Ты хоть знакома с этим законом?

Нюра сидела поникнув головой.

— Знакома она, знакома, даже очень хорошо знакома, лучше, чем кто бы то ни был в колхозе, — вроде бы заступился за нее Иван Михайлович.

— Товарищ майор… — Очень вкрадчиво вступил Малов: — Товарищ майор, мне непонятно…

— Что за манера перебивать! — досадливо поморщился председатель. — Я еще не сказал главного!.. Что непонятно?

— Вы говорите о женщине с тремя детьми. А ведь мы и рассказали вам о… — Яшка Малов ткнул оттопыренным большим пальцем через плечо — прямо на Нюру.

— Ну и?

— Она же… Щипанова… Вот она и приняла чужих детей. Двух только… Третий-то свой…

— То есть?.. А-а-а! Это она и есть? Так что же вы!..

Интересно, какая внезапная тишина умеет тут наступать!

За углом, на улице, спор не на жизнь, а на смерть решился неожиданно разумно:

— Ладно, иди! Вон Серегу мамка домой погнала, так ты за него будешь играть. Только не жуль больше!

Тр-рах! Та-та-та! Кх-х-х-х-бау-у-у!!!

Шумит, обрываясь, тополиная листва…

Нюра встала и спросила:

— Ну, справили свое удовольствие? Сбили охотку? Тогда мне, поди-ка, уже можно идти, вернуться к стирке?

Как встретили, так и проводили — молча. И опять Нюре захотелось поправить это дело — она вернулась и сказала:

— Чуть не забыла! До