Ветер крепчает - Тацуо Хори

– Как же хорошо!

Я в тот момент сидел у ее изголовья и листал газету. Подумав о том, что всякое значительное событие, всерьез потрясающее людей, с течением времени становится для них чем-то далеким и почти нереальным, я глянул искоса на Сэцуко и с невольной усмешкой сказал:

– Если твой отец снова тебя навестит, постарайся в следующий раз так не волноваться.

Она чуть заметно покраснела, но восприняла мои слова спокойно.

– В следующий раз я сделаю вид, будто знать не знаю, кто ко мне приехал!

– Ну, если для тебя такое возможно…

Обмениваясь шутливыми фразами, мы оба старались щадить чувства друг друга и, точно сговорившиеся дети, хором винили во всем одного только отца Сэцуко.

Таким образом, возвратившись к прежнему беззаботному состоянию, в котором события последней недели представлялись не более чем досадной ошибкой, мы как будто невзначай, без особых потерь, миновали опасный кризис, до самого недавнего времени угрожавший, кажется, не только физическому, но и душевному нашему благополучию. По крайней мере, так нам тогда думалось…

В один из вечеров я сидел возле Сэцуко и читал. В какой-то момент я резко захлопнул книгу, отошел к окну и ненадолго там замер, захваченный мыслями. Затем вернулся к постели больной. Снова взял книгу в руки и стал читать.

– Что с тобой? – спросила у меня Сэцуко, поднимая голову.

– Ничего, – коротко ответил я, после чего еще какое-то время делал вид, будто увлечен чтением, но в конце концов не выдержал и признался: – Я с самого приезда сюда почти ничем не занимаюсь. Думаю, пора приниматься за работу.

– Правильно! Ты не должен забывать о работе! Отец тоже беспокоился об этом, – поддержала она с серьезным видом. – Нельзя все время посвящать мне одной…

– А я хотел бы посвящать тебе еще больше времени, и еще больше, и еще…

В тот момент мне в голову неожиданно пришла одна идея – задумка для произведения, и я, ухватившись за нее, тут же, не сходя с места, продолжил, словно разговаривая вслух с самим собою:

– Я хочу превратить твою историю в роман! Мне кажется, ни о чем другом я сейчас думать все равно не способен. Счастье, которое мы дарим друг другу… Радость жизни, рождающаяся в тот момент, который все считают концом пути… Все это так хорошо знакомо нам с тобой, но совершенно непонятно другим, и я хочу облечь эти вещи в чуть более определенную форму, придать им чуть больше четкости. Понимаешь меня?

– Понимаю! – моментально отозвалась Сэцуко: казалось, она улавливает ход моих рассуждений и любые мои мысли, как свои собственные. Но затем губы ее изогнулись в чуть заметной улыбке, словно ей не вполне верилось в серьезность моих намерений, и она добавила: – Если речь обо мне, то можешь описывать все, что хочешь, и так, как тебе пожелается.

Я, впрочем, воспринял ее слова совершенно серьезно.

– Хорошо, я буду писать, как сочту нужным… Но знаешь, я хотел бы, чтобы ты помогла мне в моей работе.

– Неужели в этом деле что-то зависит и от меня?

– О да! Мне очень важно, чтобы все время, что я буду писать, ты была счастлива, буквально полнилась счастьем от макушки до самых пят! Потому что иначе…

Именно теперь, когда я отвлекся от одиноких размышлений и начал обсуждать свои мысли с Сэцуко, голова моя заработала невероятно, даже чрезмерно быстро, и это вызывало странные ощущения: словно подгоняемый собственным воображением, которое порождало один образ за другим, я в какой-то момент принялся ходить по палате взад и вперед.

– Ты постоянно сидишь возле меня, хворой, так недолго и самому захворать… Может быть, начнешь выходить на прогулки?

– Да, как приступлю к работе, – отозвался я с блеском во взгляде, – так и гулять стану, часто и подолгу!

* * *

Я вышел на опушку. За дальним лесом, на другой стороне широкой долины, начинались бескрайние предгорья Яцугатакэ, а у подножия гряды, почти на границе леса, рядом с наклонными возделанными полями виднелось протянувшееся узкой полосой селение и на его краю – крошечное, но отчетливо различимое здание санатория, раскинувшее, словно крылья, несколько перекрытых красными кровлями флигелей.

С раннего утра я бесцельно бродил по окрестным лесам и рощам: с головой погрузившись в размышления, шел, куда несли меня ноги, и не особо заботился, как и в какую сторону двигаюсь. Теперь же, когда в поле моего зрения попало крошечное пятнышко санатория, внезапно – из-за кристальной чистоты осеннего воздуха – показавшееся не таким далеким, каким было на самом деле, я словно очнулся от владевших мною видений. И, впервые мысленно отстранившись, подумал о той жизни, которую мы беспечно проживали день за днем в этом здании, в окружении множества больных людей. Подгоняемый разгоревшейся во мне с недавних пор жаждой творить, я принялся сплетать наши удивительные дни в невыразимо печальную и вместе с тем безмятежную и красивую историю… «Сэцуко! Мне не верится, что когда-либо прежде двое человеческих существ так любили друг друга. Ведь тебя, именно такой тебя прежде не существовало. Да и меня – такого, каков я есть, – тоже…»

Я вспоминал все, что с нами происходило, и воображение мое то неслось вперед стрелою, то замирало на одном месте, словно не решаясь двинуться дальше. Хотя в тот момент я был далеко от Сэцуко, но постоянно к ней обращался и даже слышал ее ответы. Наша история казалась необъятной и бесконечной, будто сама жизнь. И не успел я оглянуться, как она окрепла, задышала и начала развиваться, следуя своей внутренней логике. Бросая меня на сюжетных поворотах, которые давались мне с трудом, она сама, словно желая для себя подобной развязки, стала подталкивать больную героиню к трагическому финалу.

…Девушка, которая тратит в предчувствии конца последние, иссякающие силы на то, чтобы прожить отведенное ей время как можно счастливее, как можно достойнее; заключенная в объятия возлюбленного, она оставляет этот мир почти с радостью и опечалена лишь печалью тех, кого покидает… Этот образ виделся мне ясно и отчетливо, будто выписанный в воздухе. «…Попытавшись превратить взаимную любовь во что-то еще более чистое, молодой человек вместе с больной подругой уезжает в горный санаторий, но перед лицом смерти начинает сомневаться, подарит ли им настоящее удовлетворение то счастье, к которому они вместе стремились, даже если им удастся достичь желаемого… И все же девушка, испытывая на пороге смерти благодарность за то, что любимый до самого конца преданно заботился о ней, умирает с легким сердцем.