Ветер крепчает - Тацуо Хори

10 ноября

Приближается зима. Небосвод как будто становится шире, и горы подступают все ближе. Иногда возникает чувство, будто вечно зависающие над их вершинами снежные облака застывают там – и только там – и никуда уже больше не спешат. Теперь по утрам к нам на балкон стайками прилетают пичуги, которых мы до сих пор не видели, должно быть, их гонит с гор снег. И прежде, когда утренние облака рассеивались, горные вершины, случалось, до вечера стояли белесые. В последнее же время с некоторых из них снег, судя по всему, уже не сходит – они заметно побелели.

Помню, несколько лет назад я часто предавался мечтам о тихой, уединенной жизни: мне представлялось, как мы вдвоем с милой подругой, вдали от света, переживаем зиму в таком вот горном краю, окружая друг друга пронзительной, щемящей нежностью. Мне хотелось приобщиться к подобной жизни, оказаться на лоне совсем не ласковой, пугающей человека природы и воплотить в реальность бесконечные мечтания, не покидавшие меня с юных лет, ни в чем не отступив от нарисованной воображением картины. А для этого мне непременно требовалась настоящая суровая зима среди безлюдных гор.

…В час, когда занимается рассвет, пока болезная подруга моя еще спит, я тихонько поднимусь и, полный сил, выбегу из горной хижины в снег. Окрестные горы, омытые лучами разгорающейся зари, будут нежно алеть. На соседнем дворе мне дадут молока, совсем недавно надоенного от горных коз, и я, ежась от пробирающего до костей холода, пойду обратно. Потом разведу огонь в нашем домашнем очаге. И когда пламя наконец разгорится, когда начнут бодро потрескивать дрова, подруга моя, разбуженная этими звуками, откроет глаза; я же, не чувствуя коченеющих от холода рук, но испытывая безмерное счастье, сяду описывать нашу с ней жизнь в горах…

Нынче утром я вспоминал эти мечты, волновавшие меня годы назад: окидывал мысленным взором невозможный для нашего мира зимний пейзаж, напоминающий какую-то гравюру, и без конца двигал внутри бревенчатой хижины предметы скудной обстановки, советуясь с самим собой по поводу каждой перемены. Завершилось тем, что видение мое рассыпалось на части и, потускнев, растаяло, а мне остались скупо припорошенные снегом вершины, сбросившие листву голые деревья да студеный воздух – словно только эти детали, единственные из всех, перенеслись в итоге из моих фантазий в реальность…

Покончив с завтраком вперед Сэцуко, я придвинул стул к окну и уже какое-то время предавался этим воспоминаниям, когда она наконец тоже завершила трапезу. Тогда я обернулся: Сэцуко сидела, приподнявшись в постели, рассеянно смотрела в сторону гор и казалась очень уставшей; вглядываясь в ее исхудалое лицо за слегка растрепанными волосами, я почувствовал острую жалость.

«Неужели это мои мечты довели тебя до такого? – мысленно, не издав ни звука, обратился я к больной, снедаемый чувством, очень похожим на раскаяние. – Возможно, да; при этом сам я в последнее время с головой погружен в работу. Даже находясь рядом, я о твоем нынешнем состоянии совершенно не забочусь. Хотя постоянно твержу, уверяя тебя, да и себя самого, будто, работая, я одновременно все больше и больше времени посвящаю именно тебе. А между тем вместо того, чтобы действительно подумать о твоем здоровье, в беспечном самолюбовании трачу время на какие-то нелепые фантазии…»

Словно почувствовав мой немой призыв, больная посмотрела в мою сторону; взгляд ее был серьезен, на лице – ни тени улыбки. Сами того не замечая, мы все чаще в последние дни смотрим друг другу в глаза именно так – гораздо дольше, чем раньше, гораздо строже и пристальнее; это стало входить у нас в привычку.

17 ноября

Еще два-три дня, и можно будет, пожалуй, заканчивать работу. Очевидно, рассказ о череде повседневных забот сам по себе почти бесконечен – веди, покуда ведется. Чтобы поставить в рукописи более-менее убедительную точку, нужно чем-то завершить повествование, но я по-прежнему не хочу подводить в длящейся истории нашей жизни никаких итогов. Или, скорее, не в состоянии этого сделать. Возможно, лучше всего будет завершить историю, простившись с ее героями в их нынешнем состоянии и положении.

В нынешнем состоянии?.. Мне вспоминаются слова, вычитанные некогда в одном романе: «…Ничто так не мешает счастью, как память о счастье»[48]. Ибо то, чем мы одаряем друг друга сегодня, разительно отличается от счастья, которое мы приносили друг другу прежде! Нынешнее чувство чем-то похоже на былое, но по сути своей совсем иное: в нем столько невыразимой нежной грусти, от которой сжимается сердце! Следуя выбранному пути, я вскоре настигну – и постигну – наше подлинное состояние, которое не до конца еще явило себя в свете текущей жизни, но станет ли оно подходящим финалом для моей счастливой истории? Сам не знаю отчего, но мне кажется, будто в том, что держится в тени, оставаясь для меня пока не вполне понятным, скрывается нечто нашему счастью враждебное…

Размышляя с тревогой об этом, я погасил свет и уже направился к себе, но, проходя мимо больной, которая к тому моменту погрузилась в сон, внезапно остановился и внимательно вгляделся в ее лицо – оно одно смутно белело в непроглядной тьме. Под кожей вокруг слегка запавших глаз то и дело чудилось мелкое подрагивание, и мне почему-то привиделось в нем проявление страха: казалось, больную что-то мучает. Возможно, я воспринимаю все в подобном духе исключительно из-за собственного неизъяснимого беспокойства?

20 ноября

Я перечитал все, что успел написать в своей тетради, от начала и до конца. Думается, этого вполне достаточно для раскрытия замысла, я могу быть доволен.

С другой стороны, читая свои записи, я постепенно начал различать нечто новое и неожиданно тревожное: я разглядел в себе человека, потерявшего всякую способность к наслаждению тем счастьем, которое было главной темой моей работы. В какой-то момент я отвлекся от нашей истории. «Мы поверили, что способны дарить друг другу совершенно необыкновенное счастье, просто наслаждаясь маленькими радостями жизни, которые ниспосланы лишь нам одним, – такими я нас изобразил. По крайней мере, сам я полагал, будто одним этим вполне смогу усмирить свое сердце… Но может быть, мы ставили перед собой слишком высокие цели? Может быть, я недооценил собственную жажду жизни? Не потому ли узы, сдерживающие мое сердце, настолько истерлись, что, кажется, вот-вот порвутся?..»

«Бедная Сэцуко. – Я отбросил тетрадь на стол и тут же позабыл о ней; мысль моя