Городошники - Татьяна Нелюбина

– О, мои коленки… кровь! Смотрите, кровь!

– Пойдемте, пойдемте! – и он повел меня к машине, я старалась не хромать, но коленки саднило, а может, вывих?!

– Куда вы так резво бежали?

– На «Кармен»… У нас сегодня культпоход с группой…

– Вы такая прилежная кураторша.

– Вы ошибаетесь, если думаете, что это я все организовала. Они меня пригласили. Ой, как щиплет! Чем вы меня намазали?

– Хотел зеленкой, да пожалел. Спирт все-таки бесцветный.

– А! Больно!

Он ощупал мою ногу. Как врач. Как будто я у него на приеме. Костоправ.

– Ах, как больно! Вы мне ногу не оторвете?

– Что вы. Такую ножку… Вывиха нет. А растяжение, кажется, вам обеспечено.

– Ой, какой ужас… Что же делать? Я себе еще никогда ничего не ломала, не ушибала, не… ой, как больно!

– Если вы не будете кричать, я отвезу вас домой.

– Спасибо, не нужно, Виктор Васильевич.

Он засмеялся:

– Вам, наверное, трудно с собой? Сколько вас видел, и каждый раз – другая. Вы часто ссоритесь с ними со всеми? Или живете все довольно мирно? Просто загадка. Куда это вы?

– В Оперный.

– Никаких оперных!

– Вот еще! Отдайте мне мою туфлю!

Мне удалось идти, почти не прихрамывая. Я добралась до скамейки в кустах и переодела чулки (всегда ношу с собой запасные).

Наша группа уже толпилась в фойе. Все нарядные, Кислова (инициатор культпохода) – в коротком платье. Все-таки смелость города берет. Я бы не рискнула демонстрировать такие ноги.

Что за зал. Что за нелепая лепнина. А на стульях, как в бане, масляной краской наляпаны номерки. И душно. И пахнет нафталином. И коленки болят, бог мой, у Кисловского платья и вырез до попы, только поперечная вставочка прикрывает лифчик. Решила взять неприступную крепость (Прохора) измором. Взглядывает на него, вцепилась ручонками в кресло, ноздрюльки страстно раздувает (в Кармен, видимо, перевоплотилась).

Кармен на сцене, толстая тетка пуда на два, стоит, как приклеенная, справа, Хосе, не менее «изящный», стоит слева. Поют друг для друга, созерцая публику, как на концерте, когда исполняются отдельные арии, когда нет нужды в партнере. А между ними носятся, как угорелые, «цыгане» и «солдаты» и еще одна Кармен, судя по всему. Одна Кармен надрывно поет, что «у любви, как у пташки, крылья, ее нельзя никак поймать», а другая иллюстрирует текст, мол, да, никак не поймать, б-р-р, провинция.

Прячу зевок в лисий мех, а ведь какие мастера вышли из нашей консерватории – Лемешев, Архипова, Штоколов!

И всех их засосала мощная пасть столицы, а нам остается всякая мелочь. Ой, как болят коленки…

Но вот появилась Микаела. Голосок нежный, сильный при этом, прелесть, порадовала, нужно посмотреть в антракте программу, кто поет. Недолго останется слушать, тоже у нас не задержится… Боль так странно стекла от коленки к щиколотке, неужели, правда – растяжение связок? А может, даже и вывих? Нога, кажется, опухла.

Сил больше нет сидеть, ой, даже идти не могу, по стеночке, по стеночке, осторожно, ой, как больно, это не шутки… подумать только, что все мысли, чувства зависят от этой хрупкой оболочки – моего тела, страшно делается, какая-нибудь нелепая случайность… и конец всему…

– Как вы все-таки гордо ковыляете.

– Ой! Вы меня напугали. Я так рада, что вы опять совершенно случайно оказались на моем пути… Правда, отвезите меня домой… Вы уверены, что у меня не вывих?

– С вами ни в чем нельзя быть уверенным. Садитесь быстрей. Вы бы оценили мое ожидание еще больше, если бы знали, чем я пожертвовал.

– Вы меня заинтриговали.

– Хоккей! Слышите, в каждой квартире кричат: шайбу-шайбу! И улицы пусты.

– О! Действительно, жертва.

– А вы не смейтесь. Когда видишь, сколько нужно мужества, воли, нервов, самообладания, целеустремленности…

– …чтобы бегать за шайбой…

– … то поневоле начнешь уважать тех, кто способен на это.

И всю дорогу до дома он увлеченно проговорил о хоккее. Когда наговорился, спросил:

– Чему вы улыбаетесь?

– Я не улыбаюсь. Слушаю.

– Не хитрите. Вы восхищаетесь умом, талантом в науках, искусствах, а в спорте, игре этого не признаете.

– А вы играете в хоккей?

Он удивился:

– Нет.

– Но все время, пока мы ехали, вы уверяли меня, что в здоровом теле – здоровый дух.

Он засмеялся.

– А вы стихи пишете?

– Нет.

– Вот видите, как мы похожи!

Он помог мне выкарабкаться из машины, положил мою руку на свое плечо, другой прихватил меня за талию (а я-то думала, он понесет меня на руках, хоккеист). Пришлось ковылять, подпрыгивать на каждой ступеньке и на пороге выслушивать, что я должна сделать с ногой сразу же, как войду.

И пошел вниз. А я запоздало подумала, что не поблагодарила его за заботы, не пригласила на чашечку чаю. Как того требуют законы гостеприимства. Но это дурной тон, приглашать мужчину на ночь глядя… а не поблагодарить за заботы – хороший? Да и где бы мне ему научиться, хорошему тону? Смоленку прикрыли.

– Виктор Васильевич! – крикнула я. Он отозвался:

– Да?

– Если вы свободны в субботу, приходите на обед!

– Я приду завтра. А вы постарайтесь в точности все исполнить, что я велел.

Так и сказал: «в точности», «велел».

Я включила телевизор. «Ша-а-айба!» Мама охала и ахала и причитала над моей ногой. Когда она ушла спать, я пощупала свой живот, упругий? А ноги? Я – гибкая, все на месте, не висит, как у некоторых. С грудью немного не повезло… да, не тяну до Венеры. Ах, господи, да и он не Аполлон!

С Герой меня такие мысли не волновали. И сейчас ничуть не волнуют!.. Хотела бы я знать, что стало бы с любовью, если бы любили только прекрасных. Сколько я видела уродин – а счастливые, с детьми, мужем, да муж к тому же еще и глаз не сводит со своей милушки… значит, дело в чем-то другом… Чего же мне не додано? Ума? Не жалуюсь. Красоты? Хватает. У меня нет таланта – любить. Боже, неужели это, и в самом деле, так? Это было бы ужасно. Гера… К Гере меня толкнуло любопытство. И неосторожность. Я очень жалею об этом. Разве можно так много размышлять о любви, господи, вдруг мне не дано? И этот человек со своими привычками, странностями, слабостями будет постоянно рядом со мной, что-то требовать, чего-то хотеть, ожидать, какой ужас, неужели я лишена дара любить?

– Есть хочется.

– У нас есть макароны и сало.

– Ах, макароны! – запрыгала Кислуха. – Ах, сало! Я спросила, чего она прыгает, ее дома покормят.