Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века - Александрос Пападиамандис

«Отсюда до Люлебургаза[54], — сказал он, — пять часов пути. Я буду ходить туда-сюда раз в две недели — зачем отдавать эту работу кому-то другому?»

«Нет, умоляю! Я не позволю тебе разносить почту! Пообещай, что не станешь этого делать, иначе мне не будет покоя!»

«Ладно, — ответил он, — я никуда не пойду. Но подожди, пройдет пара месяцев без писем, и ты пожалеешь, вот увидишь».

Это задело меня за живое. Твои письма не всегда доходили, поскольку их вскрывали по дороге. И ведь почтари не просто забирали себе все деньги, которые находили внутри, они стыдились приносить письма вскрытыми, поэтому у меня не было никаких новостей от тебя, и я сидела и плакала. Христакису я ничего не ответила. Я столько времени терпела — могла еще потерпеть.

И вот настал тот день, когда в дверь постучал почтарь. Я увидела, как Христакис входит со служебной сумкой под мышкой и с ружьем за плечом.

«Теперь, матушка, — сказал он, — ни одно письмо с деньгами не попадет в чужие руки. Завтра, когда я принесу тебе письмо от Йоргиса, ты отдашь деньги мне. Договорились?»

Прошло где-то двенадцать дней с того вечера, как я попыталась помешать ему. И предсказание, полученное в крещенский вечер, как всегда, забылось. Вот только сына Митакоса я не забыла. И стала упрекать Христакиса за то, что он поступает безрассудно. Но разве твой брат меня послушал? Ведь он взял на себя обязательство и дал слово сельским старостам и самому каймакаму[55]!

Убедившись, что мольбы бесполезны, я отдала ему конверт и сказала: «Смотри, сынок, не потеряй письмо для нашего Йоргиса!» Я будто до сих пор вижу его перед глазами! Он снял феску, поцеловал мою руку и отправился в путь… Кто же знал, что нельзя было его отпускать!

На следующий день должен был приехать новый епископ. Церковные и сельские старосты с утра поехали на станцию. Дети и учителя выстроились в шеренгу. Священники и остальной народ отправились навстречу епископу. Михаил пошел вместе с ними. Казалось, что деревня совсем опустела. Уже должна была прийти почта, но я не беспокоилась за Христакиса: я была уверена, что он вернется с епископской свитой. Стояла хорошая погода, и я села ждать у окна. Увидев приближающуюся толпу, я повязала платок и пошла из деревни им навстречу, чтобы также поцеловать руку владыке.

Хоругви и церковные флаги издалека сияли на солнце, за ними блестели кресты и фелони священников. Сзади сбоку я разглядела белого жеребца с позолоченным седлом, приготовленного для епископа. Конь все приближался, но седло его было пустым. «Ох!» — пронеслось у меня в голове, и я в тревоге ускорила шаг.

«Уходи, мамаша! — закричал парень, один из тех, что были празднично одеты и шли в первых рядах. — Беги назад, солдаты наступают! Железную дорогу перекрыли и не пустили к нам владыку!»

Мое сердце екнуло! Шла война, но русские были еще далеко — на Балканах, как нам говорили, или того дальше. И вот ни с того ни с сего перекрыли железную дорогу. «Только бы с сыном ничего не случилось!» — мелькнуло у меня в голове, мои ноги подкосились, и я не могла сдвинуться с места. Тут подоспела явно чем-то встревоженная толпа. Показался крест с хоругвями, прошел священник с кадилом, появились четверо мужчин с телом на плечах и в стороне Михаил, растрепанный и весь в слезах… Ах, сынок мой, сыночек! Почему же никто его не остановил!..

И тут ее дрожащий голос захлебнулся в рыданиях…

В тот день это случилось в первый раз. И поскольку я знал нрав своей несчастной матушки, я сам ни разу не перебил ее и брату не позволил. Печаль переполняет ее нежную душу, и если она не даст волю слезам, по крайней мере несколько раз за день, то ей не станет легче.

Огромное горе обрушилось на наш многострадальный дом три года назад. Я был далеко, когда случилась эта ужасная трагедия, и мой недавний приезд разбередил едва затянувшиеся раны несчастной матери. Возможно, мое присутствие сделало потерю брата намного ощутимее, ведь, как правильно говорила матушка, казалось, что теперь наша радость не может быть полной. Моя семья и так была небольшой, когда я ее оставил, а ныне стала и того меньше. И как я не успел поцеловать своего бедного брата, так и он не порадовался моему долгожданному возвращению! Так вот, несчастная мать плакала и рассказывала эту печальную историю, будто она случилась только вчера.

И когда потоки слез немного облегчили ее страдающую душу, вы думаете, она забыла о своем горе? Конечно же нет! Тоска по нашему убитому брату сменилась гневом и ненавистью к его убийце.

— Иногда, — рассказывал Михаил, когда мы оставались наедине, — мне кажется, что матушка начинает забывать самого Христакиса, но только не его убийцу.

Меж тем она не оставляла в покое ни владыку, ни каймакама, требуя найти злодея. Вначале решили, что его убили во время стычки на станции Люлебургаза, где он случайно оказался. Но затем от этой версии отказались. Прибывшие на станцию встречать епископа обнаружили, что местные власти покинули ее два дня тому назад, когда все сообщение со столицей было прервано, и что русские накануне ночью без боя захватили деревню. Те же люди во время своего беспорядочного возвращения нашли тело моего бедного брата, убитого задолго до прибытия русских, около моста у широкой дороги вдалеке от деревни. То есть он не был убит случайно или во время стычки. Но и вряд ли его намеренно убили солдаты или разбойники. В таком случае они бы что-нибудь да украли и не оставили нетронутой сумку с почтой. По этой причине официальное расследование пришло к очевидному выводу: убийство было совершено не с целью грабежа, а по личным мотивам. Поэтому матушка так настаивала на поимке и наказании убийцы. Тот факт, что бывший почтарь с плохой репутацией сбил невинного юношу с пути и надоумил его заняться опасной работой, давал следствию зацепку.

— Иначе и быть не может, — говорила мне матушка. — Убийца наверняка знал Христакиса и имел на него зуб. Иначе как ему удалось подкараулить твоего брата в первый же день, как тот стал разносить почту? Это, ясное дело, либо кто из наших, деревенских, либо кто из округи. Когда схватили предместника Христакиса, я подумала: «Свершился Божий суд». Но