Голые среди волков - Бруно Апиц

– Ну как, успел подумать? – спросил он Гефеля.

Гефель проглотил слюну. Он молчал. Вспугнутой птицей затрепетал в нем страх. Камера была освещена тусклым светом лампочки, у которой, казалось, не хватало сил на большее. Мандрил несколько мгновений прислушивался к тишине, словно ожидая чего-то, потом оттолкнул Кропинского, стоявшего рядом с Гефелем, в угол.

– Будешь говорить? – обратился он к Гефелю.

У того пересохло в горле, он снова глотнул, едва дыша. Кропинский прижался к стене, готовый срастись с нею. Мандрил не торопился.

– Ну, так в чем дело? Будешь говорить?

В груди Гефеля, словно в пустой бочке, раздался гулкий всхлип. Он хотел было броситься в угол к Кропинскому, но его ноги словно приросли к полу.

– Значит, не желаешь!

Мандрил подошел к Гефелю и надел ему на голову струбцину так, как это делал столяр, когда склеивал стол.

– Будешь говорить?..

Гефель в ужасе вытаращил глаза. Мандрил начал поворачивать винт, стискивая голову арестанта.

Кропинский издал тихий писк. В висках Гефеля бешено запульсировала кровь. Крик, рвущийся из горла, заставил его разинуть рот, но тут же заглох.

Мандрил засунул руки в карманы и, как бы подбадривая, пнул Гефеля коленом в живот.

– Одного я уже знаю – это ты. Кто второй? Говори!

В черепе Гефеля горел адский огонь. Руки судорожно сжались. Ужас душил его.

Мандрил облизал губы, неторопливо вынул руку из кармана и повернул винт еще. Гефель застонал. Словно две каменные громады сдавили ему голову, и спасения не было. Кропинский упал на колено и в беспредельном отчаянии от своего бессилия, всхлипывая, пополз к Мандрилу. Тот отшвырнул его назад в угол, как мешок с тряпьем.

– Лежи, собака, и не шевелись!

Гефель, воспользовавшись тем, что палач отвлекся, сорвал с себя смертоносные тиски. Струбцина с грохотом упала. У Гефеля потемнело в глазах, он прижал к вискам кулаки и зашатался. Мандрил в ярости набросился на него и сбил с ног. От боли Гефель вновь пришел в себя.

Уклоняясь от посыпавшихся на него ударов, он катался по полу. Казалось, идет рукопашная схватка. Однако ослабевший, истерзанный Гефель быстро сдался. Тюремщик коленями придавил ему руки и опять надел на голову струбцину.

Надрываясь от крика, Гефель мотал головой, но тиски сидели крепко. Мандрил чуть довернул винт.

У Гефеля заклокотало в горле, глаза готовы были выскочить из орбит.

– Кто второй?

Кропинский, зажав ладонями рот, с беспредельным ужасом смотрел на то, что совершалось над его товарищем.

– Кто второй?

От адской боли Гефель бился на полу.

Имена! Имена!.. Они сидели у него в клокочущей гортани и ждали, чтобы их выпустили.

– Кто второй? Будешь говорить?

Когда Мандрил убрал руку, изо рта Гефеля вырвался задушенный крик:

– Кррааа…

Это были они, имена. Гефель выкрикивал их одно за другим:

– Крррааа, кррааа…

Вдруг закричал и Кропинский. Сжав голову руками, он кричал… Казалось, кричал сам воздух карцера, стены не могли поглотить этих криков, и безумие металось по камере.

Мандрил поднялся и, расставив ноги, стал над Гефелем. Пока еще нельзя было допустить, чтобы он умер. И Мандрил снял струбцину.

Дикие вопли Гефеля перешли в хриплые стоны. Освобожденное тело вытянулось.

Кропинский боязливо сжался в комок и, как только Мандрил ушел из камеры и потушил свет, подполз к Гефелю, дрожащими руками ощупал его и начал всхлипывать в тихом отчаянии.

Гефель чувствовал, как жизнь борется в нем со смертью. Кровь, словно подхлестываемая бичами, неистово мчалась по жилам, мозг, казалось, расплавился от боли, даже мысли жгли, как язычки пламени. Он лихорадочно дышал.

– …имена… Мариан…

Кропинский гладил дрожавшего товарища.

– Ты кричать, брат, только кричать…

Гефель хрипел, он был слишком слаб, чтобы ответить. Его измученное сознание блуждало на краю беспамятства, но не провалилось в спасительную бездну.

– О боже, – всхлипывал Гефель, – о боже!..

На другой день Фёрсте во время прогулки встретил электрика. Они взглянули друг на друга. Шюпп чуть замедлил шаг. Будет ли Фёрсте завязывать шнурок?

Казалось, уборщик не обращает на Шюппа никакого внимания. Он приподнимал заложенные за спину руки, и можно было подумать, что он выполняет гимнастические упражнения. Когда Шюпп поравнялся с ним, направляясь к вахте, Фёрсте положил руку на сердце. Шюпп понял: Гефеля и Кропинского пытали, но рука на сердце означала, что они держатся стойко. Он вернулся в лагерь.

Прошло всего два дня, но дни эти были наполнены тревогой, которой, казалось, хватило бы на годы. Вся организация была парализована. Группы Сопротивления после известия об аресте товарищей полностью бездействовали. Участники групп избегали даже разговаривать друг с другом. Встречаясь, они обменивались лишь беглыми взглядами. Нельзя было показывать, что они знакомы. В воздухе пахло бедой. И хотя в первый и второй день ничего не произошло, это отнюдь не успокаивало. У каждого было такое чувство, словно опасность лишь коварно притаилась и появится внезапно, как раз в тот момент, когда будешь думать, что можно вздохнуть с облегчением. Все были подавлены.

Члены ИЛКа тоже прекратили всякое общение между собой. Единственный, с кем в эти два дня встречался Бохов, был Богорский. Вести о том, что Гефель держится, вселяли некоторую уверенность, и Бохов решил, что можно рискнуть и созвать ИЛК. Богорский согласился, и вечером члены ИЛКа собрались, как всегда, в подвале лазаретного барака. Они внимательно выслушали доклад Бохова. Ход событий стал понятен. Для Клуттига и Райнебота ребенок был счастливым поводом, чтобы нащупать невидимые нити организации. Члены ИЛКа узнали, что Гефеля и Кропинского подвергали неслыханным пыткам и что пока оба выдержали испытание «на разрыв». Только одного не знали подпольщики, что будет завтра и послезавтра…

Будущее казалось им миной замедленного действия.

Обычно совещания ИЛКа протекали оживленно, сегодня же все сидели вокруг слабо потрескивавшего огарка и почти не говорили. Затишье в лагере после ареста было обманчиво, и ему не доверяли. То, что так болезненно пережил Бохов, теперь вместе с ним переживали его товарищи.

Как тщательно велась подготовка к восстанию! Сколько было доставлено оружия и боевых припасов и с каким риском! Нередко то или иное отчаянно смелое предприятие, казалось, висело на волоске. Они обо всем подумали. Тысячи перевязочных пакетов лежали наготове в надежных уголках лазарета. Были накоплены лекарства, собраны хирургические инструменты. Ломы, ножницы для резки проволоки с изолированными ручками – все было добыто.

Были разработаны оперативные планы восстания. Боевые группы разных национальностей прошли подготовку, получили четкие задания. Лагерь разделили на секторы. Боевые удары будут нанесены в нескольких направлениях. Польские группы ударят на север, советские группы штурмуют эсэсовские