Маленькие мужчины выросли - Луиза Мэй Олкотт

страх. Он подбадривал мужчин разными историями, призывал держаться ради беспомощных женщин и сулил награду, если продолжат грести и выйдут на потерянный курс (Эмиль мог более-менее его прикинуть), тогда они смогут спастись. Он навесил над больным тент из парусины и ухаживал за ним, точно родной сын, утешал его жену и пытался отвлечь бледную барышню: пел все песни, какие знал, или пересказывал свои приключения на суше и море, пока она не улыбнулась, приободренная – ведь все эти похождения заканчивались благополучно.

Наступил четвертый день, запасы провизии почти истощились. Эмиль предложил приберечь их для больного и женщин, но двое матросов взбунтовались, требуя своей доли. Эмиль показал пример и пожертвовал своей; несколько честных мужчин проявили тот же неброский героизм, свойственный простым, но достойным натурам. Остальные устыдились, и еще на один день в маленьком мирке страдания и тревоги воцарился недолговечный мир. Однако ночью, когда измученный усталостью Эмиль передал вахту самому надежному из матросов и прилег отдохнуть на часок, те двое пробрались к запасам и украли последние остатки воды, хлеба и единственную бутылку бренди – ее берегли, чтобы поддерживать силы и делать соленую воду хоть немного пригодной для питья. Обезумев от жажды, матросы алчно пили, и к утру один впал в ступор, из которого так уже и не вышел, а другой ополоумел от спиртного и, когда Эмиль попытался его утихомирить, прыгнул за борт и утонул. Сраженные этим жутким зрелищем, матросы присмирели, а лодка так и дрейфовала вместе со своим печальным экипажем страдающих тел и душ.

Следующее испытание окончательно погрузило их в отчаяние. Показался парус, и всех поначалу обуяла лихорадочная радость, однако обернулась она горьким разочарованием: судно прошло мимо, не заметив сигналов вдалеке и не услышав исступленных криков, звенящих над волнами. Тут Эмиль пал духом: капитан, похоже, стоял на пороге смерти, а женщины утратили последние силы. Эмиль дотерпел до ночи, а потом, во тьме и в тишине, которую прерывали только бормотание раненого, молитвенный шепот его несчастной супруги и непрестанный шорох волн, Эмиль спрятал лицо в ладонях и с час молча предавался нестерпимым мукам – они прибавили ему больше возраста, чем целые годы счастливой жизни. Его терзали не физические тяготы, хотя голод и слабость тоже причиняли муки, а чудовищное бессилие перед лицом злого рока, нависшего над всеми. За матросов он не слишком тревожился – они сами избрали полную испытаний профессию, – но вот любимый капитан, добрая женщина, что так ласково к нему относилась, милая барышня, чье присутствие скрашивало для всех долгое плавание… Да он без колебаний отдал бы жизнь, лишь бы спасти этих несчастных, ни в чем не повинных людей от жестокой гибели!

И пока он сидел повесив голову, сраженный первым тяжким испытанием своей юной жизни, – над ним раскинулось беззвездное небо, внизу шумела беспокойная волна, и вокруг царило лишь страдание, которое прекратить он был не в силах, – тишину вдруг нарушил тихий звук, и Эмиль жадно вслушивался, точно во сне. Это Мэри пела матери, рыдающей у нее в объятиях от жестокой муки. Голос был слабый, надорванный, ибо губы бедной девушки потрескались от жажды, но ее любящее сердце в этот час отчаяния невольно обратилось к великому Утешителю, и Он услышал ее тихий зов. Пела она славный старенький гимн, который любили в Пламфилде; Эмиль слушал, и безмятежное прошлое вспомнилось так явственно, что он забыл горестное настоящее и душой вернулся домой. Казалось, только вчера он разговаривал на крыше с тетушкой Джо. В сердце его вонзился укол совести.

«Алая нить! Надо помнить о ней и исполнять свой долг до конца. Не отклоняйся, старина, и если не сумеешь войти в порт, иди на дно с поднятыми парусами!»

Мягкий голос успокоил изможденную женщину и погрузил в беспокойную дрему, а Эмиль в грезах о Пламфилде ненадолго забыл о невзгодах. Он видел близких, слышал знакомые голоса, чувствовал пожатия дружественных рук и думал: «Что ж, я их не посрамлю, даже если больше не увидимся».

Внезапный крик вырвал его из краткого забытья, и на лоб Эмиля вдруг упала капля – наконец пролился благословенный дождь, источник спасения, ибо жажду терпеть куда тяжелее голода, холода и жары. Все с радостными возгласами обратили к нему пересохшие губы и ладони, расстегнули пуговицы одежд, чтобы крупные капли охладили кожу, – вскоре дождь хлынул потоком, освежил больного, избавил всех от мук жажды и придал сил изможденным телам на борту. Он шел всю ночь, и всю ночь пострадавшие наслаждались долгожданной влагой и ожили, точно растения от Божьей росы. К рассвету тучи отступили, и Эмиль вскочил на ноги, восхитительно приободренный, – он много часов провел, молчаливо благодаря Бога за ответ на его мольбы, и теперь набрался сил. Но этим радости не ограничились: обводя взглядом горизонт, Эмиль вдруг заметил на фоне розового неба белые паруса – причем так близко, что виднелись вымпел на мачте и черные фигурки, снующие по палубе.

Дружный крик нетерпения вырвался из гло́ток и пронесся над водою; мужчины размахивали шляпами и носовыми платками, женщины с мольбой тянули руки к прекрасному белому ангелу спасения, а тот все приближался, точно свежий ветер надувал все паруса, лишь бы им помочь.

Теперь обошлось без разочарований: в ответ на призывы о помощи раздались сигналы, и в порыве радости женщины бросились на шею Эмиля, вознаграждая за поддержку слезами и благословениями. Он частенько повторял, что никогда больше не испытывал такой гордости, как в минуту, когда обнимал Мэри: храбрая девушка долго держалась, но теперь сдалась и вцепилась в него, едва не лишившись чувств, а ее мать все внимание уделяла страдальцу – его, похоже, заразило всеобщее оживление, и он принялся раздавать приказы, точно на палубе своего утраченного корабля.

Вскоре все разрешилось: всех подняли на борт надежной «Урании» – она как раз направлялась домой. Эмиль отдал друзей в заботливые руки, матросов оставил среди товарищей, а уж потом подумал о себе. От аппетитного запаха супа, который несли в каюту женщин, он вдруг понял, до чего оголодал, и пошатнулся от слабости. Его тотчас унесли и чуть не уморили заботами: накормили, одели, успокоили и наконец позволили поспать. Когда врач собрался покинуть каюту для почетных гостей, Эмиль спросил хрипло:

– Какой сейчас день? Голова кру́гом, ничего не соображаю.

– День благодарения, дружище! Мы вас накормим хорошеньким новоанглийским ужином – если хотите, конечно.

Но Эмиль совсем обессилел: мог только неподвижно лежать и возносить небесам хвалу – намного истовей и вдохновеннее прежнего, ибо драгоценному дару жизни особую