Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

смешивался с низкими тучами. Театр был переполнен. Мои прадед и прабабка, говорят, тоже там были. Прабабка из любопытства и тяги к чуду, прадед – скорее, из скепсиса. Он прошел всю войну сапером и к чудесам относился специфически.

Мессинг говорил с акцентом, но очень внятно и очень просто. Совершенно не пытался напустить мистического тумана, не стремился показать себя. Просто говорил – о нашем городе, о душе, индивидуальной и не только. Ему задавали вопросы, он отвечал. Иногда разводил руками: извините, я не могу это объяснить, просто вижу.

Даже прадед оценил такую честность. И тогдашний ректор нашего вуза тоже оценил. По легенде, он долго разговаривал с Мессингом после концерта. Утром они расстались друзьями, а после Вольф Григорьевич стал приезжать постоянно. Он стал центром кристаллизации нашего института психологии, стоял у истоков «теории арки» и концепции «человека волны». Якобы…

– Теперь мы узнали правду! – Голос Вороновой дрожал. – Мессинг никогда не был в нашем городе. Не писал про «человека волны». Не владел телепатией. Доказано, что все это ложь! Памятная доска будет демонтирована, имя Мессинга из названия вычеркнуто.

Дальше ее совсем понесло. Как мы дожили до перерыва, не понимаю.

– А я знала! – заявила Мила, как только мы вырвались. – Я читала! Про «человека волны» вообще придумал один журналист. Он писал как бы от лица Мессинга. Фейк такой. А потом сам и разоблачил. Я знала!

– А история с сыном Сталина?[55] Когда самолет разбился, люди погибли, а он спасся.

– Просто взял и не полетел. Знаешь, сколько таких случаев на самом деле… А Мессинга, если хотите знать, вообще не было.

– Но моя прабабка и прадед были у него на концерте, – сказала я.

– Ну и что? Просто они не знали, на что смотреть.

Лариса молча куталась в шубу и барабанила ногтями по расписанию. Дальше у нас физика. Значит, за перерыв нужно успеть переставить парты. Препод – мужик и сам по себе противный, да еще имеет дурную привычку наматывать круги по аудитории. Элементарный эксперимент – сделать проходы узкими и неудобными. Он пройдет раз-другой и сам не заметит, как окажется «заперт» перед доской. Нам на психологии поведения пример приводили.

Наблюдая за группой студентов, преподаватель заметил, что стоит ему подойти к окну аудитории, группа теряет интерес, засыпает, но только он направится к двери – интерес многократно возрастает. Так и читал потом лекции, стоя в дверном проеме.

– Ты пользуешься инетом! – уверенно обвинила меня Лариса. – Я так и думала. Это ничего. Я тебе дам бумажку, я там кое-что написала. Выложи в Сеть. Вдруг кому важно. Вечером еще позвоню.

Бумажка была вполне в ее стиле: «СПАСЕМ МЕССИНГА ВСКЛ ФАКУЛЬТЕТ ТЧК ПОЛНОЧЬ ТЧК».

* * *

Вечером Лариса не позвонила. Мне, во всяком случае. Я даже задумываться не стала, не успела она или не сочла. Какая разница, я все равно собиралась пойти. Раньше мы с подругами часто выбирались гулять поздно вечером или даже ночью. Брали с собой гитары, фонарики, песенники, оставшиеся после бард-лагеря. Сидели или у театра, или в скверике с памятником Пушкину, там, где еще на заднем плане резные такие, под бронзу, иллюстрации: «Руслан и Людмила», «Царевна Лебедь», «Золотой петушок».

Пушкин в сумерках стоял удивленный и задумчивый, а мы смеялись и пели. И всегда за этим очень близко подкарауливали слезы. Чуть отвлечешься – и вот они. Ярко помню: девчонки на голоса выводят «выйду ночью в поле с конем», а я отвернулась и реву. Чего реву – не помню, просто стараюсь песню не портить.

За полчаса до часа икс я собралась и понеслась в универ. Мимо парка со странным домом, мимо общаг и железной дороги, вдоль темного – ни единого света – географического корпуса.

Старое здание – странное зрелище ночью. Там внутри, наверное, призраки студентов скрипят половицами, двигают стулья, елозят попами по до блеска отполированным столешницам.

Над входом в наш корпус горела дежурная лампочка и мельтешили тени. Легки на подъем братья-психологи. И оказывается, не только. У крыльца я обнаружила сестру моей одноклассницы Элю с черным гробиком скрипичного кофра за спиной.

– Привет! Сколько зим! Хочешь кофе? – обрадовалась она. – У меня термос.

– Давай.

Эля отвинтила крышку, и над нами воспарил, распространяясь, запах кофе. Кто-то незнакомый тут же достал мандарины, и мандариновый запах немедленно возник и поплыл в сторону дендрария.

– Ты чего здесь?

– Лариса позвонила, позвала поиграть.

Дверь факультета распахнулась, и на крыльцо вышли Денис, Лариса, Вова и еще кто-то из девочек.

– Заходите внутрь, только если верите в Мессинга, – громким театральным шепотом возвестила Лариса.

– Только тихо, – нормальным голосом добавил Денис.

Лариса улыбалась не губами, а всем своим, если можно так выразиться, естеством. Она была горда. Она чувствовала себе самой главной. Она это придумала, организовала, втянула Дениса.

Мы прошли темным вестибюлем и спустились в подвал. Обычно там мы занимались физрой. Сейчас стены спортзала были занавешены белыми полотнищами, на шведскую стенку приделан портрет Мессинга, тот самый, из коридора второго этажа. На полу перед портретом сияло множество свечей. Показалось, сотни. И людей, набившихся в спортзал, тоже, казалось, сотни.

Эля с расчехленной уже скрипкой шагнула вперед, тронула смычком струны, и живой звук поплыл над головой.

– Мы верим в тебя, Вольф Мессинг, и мы не верим, что не ты открыл наш факультет, – сказала Лариса. – Не верим, что ты выдумка. Верим в «человека волны». – Она говорила как сомнамбула, протягивая руки к портрету. – Мы видели, верили, что ты велик. Прочь наветы!

– Что здесь происходит? – раздалось от двери. Охранник обвел собрание лучом фонарика. – Кто разрешил?

– Позвольте. – Вперед пробрался Денис. – Я старший преподаватель…

– Тем более, – отрезал охранник, – должны понимать… Давайте по-хорошему…

– Пять минут! – В разговор вклинилась Лариса. – Неужели нельзя…

– Нельзя, – охранник нагнулся и загасил ближайшую свечу пальцами, – пожарная безопасность.

Когда зал опустел, он стрельнул лучом в портрет: «Что, брат, скинули? Терпи, чего уж…» Постоял еще немного, запер спортзал и поплелся нога за ногу к себе на пост. Охранник был немолод, сутул, рыжеволос. Если внимательно приглядеться, становилось заметно, что с левой стороной лица у него что-то не то. Засыпая на своем посту, он видел звезды величиной с ладонь, близкий ломаный горизонт, пыльное облако от идущей впереди коробочки. Некоторые звезды вдруг внезапно начинали падать по пологой дуге, и скользила вдаль тень транспортного «ила». Мы едем через Шинданд[56].

* * *

Я тоже вижу это. Я тоже трясусь на броне вместе с парнями. Мы травим анекдоты и ржем, хотя за ревом моторов