Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Вот откуда оно берется? Я же об этом ничего не знаю! А еще прежде мне никогда не снились такие мгновенные сны. Снились другие – длинные и тягучие, как смешанная с пылью слюна, которая прилипает к деснам, к языку и почти не смывается отвратительной, отдающей алюминием водой из фляги.

На днях (я запомнила, забыла, а теперь снова вспомнила) мне снился Файзабад. Проснувшись, я даже слово записала. То есть было еще сложнее. Мне снилось, что я еду в трамвае и мне снится этот чертов Файзабад[57]. В Афганистане, если не знаешь название населенного пункта, ни за что не поймешь, где ты. Приметами могут служить горы. Или река. А все остальное – руины стен и холщовые навесы. Сгоревший БТР напротив нашей медсанбатовской палатки. Обезглавленный танк у рыночной площади. Мухи с чайную ложку, худые крысы, жара.

Я тоже худая, как крыса. И злая, как сто, нет, тысяча крыс. Я сижу и вытягиваю нитки из белесой парашютной стропы. Снова кончился шовный материал. И бинты тоже кончились, но бинты можно прокипятить.

Вечером играем свадьбу. Женька, тоже операционная сестра, выскакивает за Виталика, старлея из 860-го[58]. Девчонки уговаривали ее не торопиться, расписаться в Союзе, а она только пожимала плечом. Чего тянуть-то. Вдруг его завтра убьют. И меня… Нас.

Я просыпаюсь от толчка. Трамвай на повороте разбирает радикулитная трясучка. Во втором вагоне за два стекла от меня я вижу Скворцова. Он тоже видит, и узнаёт, и что-то говорит, но я не умею читать по губам. В этом сне – не умею.

Еще толчок – и я просыпаюсь окончательно. В наушниках «Снайперы»:

Меня встретит хозяйка и посмотрит на часы. И тогда я пойму, что мой дом сгорел. Я оставил все, а сам уцелел, Но зачем я опять…[59]

Я не знаю, «зачем я опять», и выхожу на своей остановке.

* * *

– Видите! Видите, нас выгоняют! Они боятся! – продолжала митинговать Лариса, притопывая унтиком по крыльцу. Зеленая ее шуба была распахнута. Глаза сверкали.

Денис тоже что-то говорил сгрудившимся около него студентам. Эля прикрывала полой пуховика скрипку. С неба на нас валился бесшумный пушистый снег. Лариса схватила меня за плечи и потащила прочь из толпы. Следом увязалась Эля.

– Эля, давай ко мне? – предложила я. – Мамы нет, а тебе добираться далеко.

Эля пожала плечами, то ли соглашаясь, то ли отказываясь.

– А меня возьмешь? – спросила Лариса. – Мне тоже темно и далеко.

– Без проблем. Просто я думала, тебя заберут.

Пока мы совещались, снег засыпал все лишние следы и стих. От толпы отделилась Лиза. По лицу судя, ей было нехорошо. Вон, за сердце держится. Отошла, повертела головой, разгребла снег и уселась на скамейку.

– Погодите-ка, – сказала я и пошла к ней.

Лиза сидела и дышала тяжело, с присвистом, будто мешки разгружала или – мне пришло в голову едкое сравнение – только что трахалась со своим милым Димочкой. Однако сказала я совсем не то. Просто спросила:

– Ты чего тут?

– А… Пройдет сейчас, – отмахнулась она.

Я испытала укол совести. Что бы там между нами ни происходило, у нее действительно проблемы с сердцем. Что-то врожденное.

– Одна здесь? – все-таки не удержалась я.

– Одна. – Она чуть сжала губы. Она поняла все правильно.

– Пойдем к нам, у нас тут компания намечается. – Я кивнула в сторону Эли с Ларисой. – Или тебя встречают?

Лиза отрицательно покачала головой.

Ох, испеку я все-таки шарлотку, как пить дать испеку. Я потянула Лизу с лавки. Когда мы подошли, рядом с Ларисой уже торчал Вова и страшным шепотом уговаривал. До меня донеслось: «Ты наконец увидишь, где я живу! Проведем ночь, как…»

Лариса курила, собирая в ладошку пепел. Она часто делала так, а объясняла все время по-разному. Теперь, докурив и даже вытряхнув из папиросной гильзы оставшиеся крошки табака, она вдруг поднесла ладонь к губам и резко дунула сором Вове в лицо. Он аж замер, хлопая ресницами.

– Я никуда с тобой не пойду. Ясно? – громко и раздельно сказала она. Повернулась спиной и пошагала, уверенная, что мы идем следом.

Ну, собственно, мы и пошли. Впереди Лариса с гордо задранным носом, затем Эля с неразлучной скрипкой, я и Лиза, которую все еще приходилось тащить на буксире. Вова остался стоять, нервно моргая и утираясь рукавом куртки.

Город уже притушил окна в домах. Может быть, он боялся нас, а может, собственных призраков. Только странный пятиугольный дом ярко горел всеми окнами, словно там праздновали вечный Новый год.

– Идея! – начавшую митинговать Ларису было не остановить. – Пошли смотреть, кто-кто в теремочке живет.

– Лариса, чтоб тебя! – Я дернулась следом, понимая, что бесполезно.

Лариса уже поднялась на крыльцо, занесла руку постучать, но не успела. Дверь распахнулась сама, и на крыльцо вышел Скворцов.

То есть сразу я не поняла, увидела только темный силуэт в ярком прямоугольнике, а вот Лариса опознала, сделала от удивления шаг назад и сверзилась бы с крыльца, не сцапай ее Скворцов за зеленую полу.

– Ты? – выдохнула она. – Здесь?

Лицо у нее было такое, будто она и представить не могла, что Скворцов не ждет ее дома у окошка, а совершает некие самостоятельные действия. Ходит в гости, например.

– О как… – Скворцов утвердил Ларису на крыльце, отстранился, оглядывая с одной и с другой стороны, – а я тебя в ближайшие сутки и не ждал. Судя по записке. Кстати, девушки, если замерзли, проходите сразу в дом, а то мы тут покурить на свежем воздухе собирались.

– И покурим, непременно покурим. – На крыльцо протиснулся мужик в растянутом свитере без ворота.

– Александр, – представил его Скворцов.

– Сашка, просто Сашка, – отмахнулся тот зажатыми между пальцев сигаретами.

– А это Лариса, Катя… – Скворцов сделал ладонь козырьком, приглядываясь.

– Эля, Лиза, – закончила церемонию представления я.

– Проходите, девушки…

– Да мы ко мне собрались с ночевкой, – сказала я. – Тут недалеко.

Умом я, конечно, понимала: сейчас что-то будет или Лариса не Лариса. Не ошиблась, разумеется.

Лариса сделала неподвижное лицо, злобно, с размаху выдернула у Скворцова полу шубы, круто развернулась и пошла. Мимо нас, мимо тропинки, просто в пространство. Так и шла потом до самого конца. Прямая, бешеная.

Дома Лиза сразу шмыгнула в туалет, она вообще плохо переносила острые сцены. Эля принялась переупаковывать, протирать тряпочкой скрипку. А Лариса как плюхнулась на банкетку в коридоре, так и осталась сидеть. Только уголок губ дергался.

– Ларис, ну чего ты?

– А?

– Что случилось? – спросила я, присаживаясь перед ней на корточки. – Ну пошел Скворцов