Они ненавидят друг друга - Аманда Вуди

сейчас я - единственный человек, которого он видит.

«Спасибо», - шепчу я.

Его взгляд падает на мои губы. «Ничего страшного», - тихо говорит он.

Я улыбаюсь. «Это было что-то».

Мы синхронно двигаемся вперед. Я обхватываю его лицо руками и тяну. Он

обхватывает меня за шею и сжимает.

Я целую Джона Коллинза крепче, чем когда-либо целовал кого-либо.

Джона

Я все еще дрожу, когда Ханна подвозит нас с Диланом к его дому. Мои кости

словно скованы льдом, тело болит, а губы стали бледно-фиолетовыми. К счастью, Майя смогла принести нам одежду своего брата (при этом она ругала нас за то, что

мы нарушили ее единственное правило на вечеринке), но парень - полузащитник

футбольной команды JV, так что одежда лишь скользит по моим плечам и обвисает

на талии.

Дилан, должно быть, заметил, что мне трудно устроиться поудобнее после нашего

трюка в бассейне, и предложил уйти. Обычно я одиз из последних, кто покидает

вечеринку, но в этот раз я не возражал. Даже несмотря на то, что мы выполнили

только одну часть нашего плана - выступили перед людьми, - я чувствовал, как

подкрадывается алкогольная усталость.

«Ладно», - говорю я сквозь огромный зевок, когда мы входим в его гостиную.

«Думаю, мне пора идти...»

«Нет», - говорит он. Я удивленно поднимаю на него глаза, и он громко сглатывает, прежде чем сказать: «Ты должен... остаться на ночь. Даже если ты уже не навеселе, тебе не стоит садиться за руль, когда ты так устал. Мик и Лили даже нет дома, верно? Тебе незачем спешить обратно».

Я обдумываю сказанное сквозь усталую дымку в голове. «Ты хочешь, чтобы я

остался», - говорю я для ясности. «Например, подольше. Так ведь?»

Он обдумывает это, а потом говорит: «Скорее, я не хочу, чтобы ты сел в машину и

врезался в фонарный столб, заснув за рулем».

Я тяжело вздыхаю. Не знаю, почему меня раздражает именно это его рассуждение.

«Ладно. Я буду спать на твоем диване...»

«Мы можем разделить мою кровать».

Он говорит это так смело, так уверенно, что на секунду я могу лишь недоуменно

уставиться на него. Часть меня хочет лукаво пошутить о том, как ему не терпится

лечь в постель с вами. Но другая, более упрямая часть берет верх, и я говорю: «Все

в порядке. У тебя на диване есть гигантское тигровое одеяло...»

«Ты не понимаешь», - перебивает Дилан, качая головой. «Если мой папа вернется

домой и увидит тебя там, он задаст всевозможные неудобные вопросы».

Оу. Лучше этого избежать, я думаю.

Наверное, мне стоит смыть хлорку с кожи, поэтому я принимаю его предложение

воспользоваться душем, а затем чищу рот зубной пастой. Когда я в следующий раз

прокрадываюсь в его комнату, волосы влажные, а тело обернуто полотенцем, он

бросает мне запасную одежду. Он одет в шорты-боксеры.

Его одежда длиннее, чем у брата Майи, но не такая мешковатая. Когда я полностью

одет, я оглядываю его комнату, оценивая ее как следует. Она уютнее, чем я помню,

- простая, чистая, с несколькими туристическими безделушками, предположительно

из поездок его мамы. Семейная фотография на тумбочке стоит лицом вниз.

Когда мы оба вымыты и свежи как мята, Дилан выключает свет. Я стою у его окна, массируя мурашки на руках, и смотрю сквозь раздвинутые жалюзи на ночное небо.

«Спасибо, что позволил мне остаться на ночь», - говорю я, поскольку тишина уже

осточертела.

«Все в порядке». Он взбивает подушки. «Я в долгу перед тобой за то, что случилось

в бассейне».

«Не понимаю, о чем ты».

Он бросает на меня раздраженный, знающий взгляд. Я борюсь с улыбкой и снова

обращаю свое внимание на небо. Сегодня вечером мало что можно разглядеть -

дымка городских огней заглушает большинство мерцаний.

«Знаешь ли ты», - говорю я, - «что если положить Сатурн в ведро с водой, то он

поплывет?»

Дилан подходит ко мне сзади и тоже смотрит вдаль. Тепло его груди прижимается к

моей спине. «Это должно быть большое ведро».

Я не понимаю, как близко он находится, пока его подбородок не задевает мои

волосы. «Раньше я был одержим забавными фактами», - говорю я ему, облокотившись на подоконник. Интересно, последует ли он за мной. «Я часами

смотрел на звезды и луну в телескоп».

Он движется со мной, как я и предполагал, и от этой мысли температура моего тела

повышается. «Сломанный?» - спрашивает он, его мягкий голос раздается в

непосредственной близости от моего уха.

«Да. Он... ...сломался, когда мы переезжали». Мне приходится заставлять свой рот

произносить слова, чтобы перестать зацикливаться на его близости ко мне. «Но он

был от моей мамы, так что... ты знаешь».

«Точно». Неожиданно его руки хватают меня за плечи, пробираясь под рукава

футболки. «Есть еще факты?»

Я поворачиваюсь к нему, вытягивая шею. «Правда?» взволнованно спрашиваю я.

Он не просто смеется надо мной? У меня их целый тайник, запертый и заряженный.

Мой энтузиазм, должно быть, пугает его, потому что он молча смотрит на меня.

Затем: «Расскажи мне что-нибудь о... Венере».

«А ты знаешь, что день Венеры длиннее ее года?» сразу же спрашиваю я. «Для

одного оборота ей требуется двести сорок три дня».

Он впечатленно кивает. Затем: «Юпитер?»

«А ты знал, что у него семьдесят девять лун?»

«Это очень много лун». Он наклоняется, словно пытаясь получше рассмотреть мое

лицо. Я прижимаюсь спиной к стене возле окна, хотя на самом деле мне некуда

деваться. «Нептун?»

«А ты знаешь, что луна Нептуна - Тритон постоянно приближается к планете?»

спрашиваю я. «Некоторые ученые считают, что гравитационное притяжение

Нептуна в конце концов разорвет Тритон на части, и он превратится в еще одно

кольцо. А это значит, что у Нептуна может быть больше колец, чем у Сатурна».

«Ничего себе». Дилан произносит это слово, но по его рассеянному взгляду мне

кажется, что он меня даже не услышал. Он упирается руками в стену рядом с моей

головой, зажав меня между ними. «Плутон?»

Я колеблюсь. Лунный свет из окна заливает его лицо холодным серебристым

сиянием. Плутон. Он сказал Плутон, верно? «А ты знаешь... что на Плутоне один

день длится более ста пятидесяти часов?»

«Не знал». Его лицо приближается, и я инстинктивно откидываю голову назад, ударяясь о стену.

«Что ты делаешь?» шепчу я.

«Марс?»

Он игнорирует меня. А может, просто не слышит меня. Я должен рассердиться, но

все,