Проверка моей невиновности - Джонатан Коу

Каких бы фурий ни ждали мы увидеть нападающими на последнего участника дискуссии, и близко не сравниться им было с тем, какие унижения ему пришлось претерпеть на самом деле. Едва ли тридцать секунд миновало с начала его речи, как началось освистание. Заметались по залу вопли «Коммуняка!», «Левак!», «Троцкист!» и «Обсос!». Вслед полетели снаряды — поначалу бумажные дротики, вскоре после бомба-вонючка, ракетка для сквоша, рулон туалетной бумаги, кусок бисквита, мокрая фланель и тухлый помидор. Надо отдать ему должное, Майкл продолжил выступать, однако его тщательно выбранные цитаты из Ная Бивена и Тони Бенна[69] потонули во всеобщем вое неодобрения. В конце концов, еще до того, как смог он подытожить сказанное, и в ответ на негласный знак Роджера Вэгстаффа — всего лишь кивок и поднятый указательный палец — четверо крупногабаритных членов-старшин команды регби из колледжа Сидни-Сассекс ринулись на несчастного оратора, прижали его к земле и одним стремительным и беспощадным движеньем сдернули с него штаны. Рой Дженкинз взирал в бессильном ужасе, чуть съежившись, опасаясь стать следующим. Но его хотя бы избавили от унижения. В трусах-плавках, пока считали голоса и оглашали результат, пришлось сидеть одному Майклу.

Предложение поддержали 183 голоса против 27.

Мы с Крисом вернулись в «Орла» и заказали еще по пинте. Оба мы были несколько оглушены тем, чему только что стали свидетелями. Я думал, всем выступавшим устроят некий закрытый ужин, но, похоже, такого замысла не было: Рой Дженкинз сел в такси и уехал на вокзал, а Майкл Харвуд ускользнул в ночь в одиночестве — возможно, двинулся в бар колледжа, где, несомненно, крепко напился, чтобы притупить первые признаки посттравматического синдрома. Между тем Роджер Вэгстафф, Эмерик Куттс, Генри Уиншоу и сам президент Союза заявились в паб через несколько минут после того, как мы сами в нем обустроились, и их усадили за тихий столик в углу, на котором размещалась табличка «Резерв». Ребекка Вуд явилась чуть погодя, и мы были уверены, что она к ним подсядет, но для нее, судя по всему, никто места не приберегал, и она вскоре ушла, пытаясь не выглядеть расстроенной. Важным персонам же тем временем подали стейки с жареной картошкой и красное вино, и они втянулись в дружескую беседу, ведшуюся негромкими, оживленными голосами.

Крис никогда не представлялся мне человеком скандальным, а потому то, что случилось далее, меня удивило. Мы допили и уже собрались из паба уйти, но чтобы добраться до выхода, предстояло пройти совсем рядом с их столиком. Продвигаясь мимо, Крис зло воззрился на Роджера Вэгстаффа, а поскольку взгляд был очень прямой и неизбежный, Вэгстафф ответил на него таким же. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, а затем Крис, почти миновав тот столик, внезапно остановился и развернулся. Я замер, и меня захлестнуло волной беспокойства. Что он намерен предпринять?

— Позорнее того, что произошло, — произнес Крис после несколько театральной паузы, — мне едва ли доводилось видеть.

Вэгстафф отрезал кусочек стейка, положил его в рот и только после этого отозвался:

— Ой, да ладно тебе, Сванн. Избавь нас от своего гимназического пуританства. Штаны ему вернули.

— Атмосфера сегодня и впрямь казалась несколько нецивилизованной, надо признать, — заметил Эмерик, потягивая свое мерло. — Надеюсь, это не предвестник грядущего.

— Вообще-то я не это имел в виду, — сказал Крис, сосредоточивая свою ярость исключительно на Вэгстаффе. — Я имел в виду твою речь.

— Ту, за которую все проголосовали, ты хочешь сказать?

— Создание нашего социального государства, — произнес Крис, — есть одно из величайших послевоенных достижений Британии. И Национальная служба здравоохранения — венец этой славы.

— Обзеваться, — произнес Роджер, жуя картошку и обращаясь к Генри Уиншоу. — Вот с такого рода вещами, — продолжил он, показывая на Криса, — приходится бороться.

— Не беспокойтесь, — сказал Генри. — Неуместный идеализм — беда среди студентов британских университетов едва ли редкая. — Он хохотнул и отхлебнул вина. — Сам страдал им когда-то.

— Мистер Уиншоу, — пояснил Роджер (он уже выпил бокала два-три вина, а потому язык у него успел развязаться), — ныне советует правительству, как лучше оптимизировать НСЗ.

— Оптимизировать? И что же это, если точнее, значит?

Роджер явно собрался сказать больше, но тут заметил, что Эмерик смотрит на него и качает головой. Намек оказался понят быстро.

— Не твое дело, Сванн, — обрезал он. — И кстати, вы с дружочком твоим мешаете частному ужину, а потому будьте любезны, идите своей дорогой и оставьте нас в покое. — Он отвернулся от нас и под конец, чтобы забить этот гвоздь по шляпку, напыщенно заявил: — Этот разговор окончен.

VIII. Писатель, певший во сне

Наша история переносится на год вперед, поскольку необходимо описать следующее мое посещение знаменитого салона профессора Куттса.

Была в Кембридже прославленная «Тетушкина чайная». Располагалась она в переулке Святой Марии, рядом с Рыночной площадью. Из эдаких гостеприимных старомодных заведений. Именно в такое поведешь родителей на послеобеденный чай и сконы с маслом в студеный ноябрьский вечер, когда явились тебя проведать.

Стоял как раз ноябрь 1982 года, когда я ближе к вечеру шел мимо «Тетушкиной» и заметил Джо, сидевшую за столиком у окна. Центр Кембриджа погружен был в ту особую мягкую густую синеву позднеосеннего света, и я шел по переулку в досрочно ностальгическом умонастроении, осознавая, что буду скучать по этому городу, когда краткий мой срок здесь подойдет к концу. Я увидел в окне силуэт Джо, вычерченный в сияющем янтаре света в чайной, и на миг меня резко дернуло изнутри. Я все еще был немножко влюблен в нее, и после того, как мы расстались, обратно наладилось не то чтобы всё. Не сказать, что мы избегали друг дружку, но между нами оставалась некая неловкость, которую я ощущал мучительно, и, подозреваю, так же чувствовала это и она. А потому я всякий раз медлил, прежде чем заговорить с ней. Но полегче мне стало от того, что она была не одна. С ней сидел Томми Коуп, наш общий друг и начинающий писатель, а также (к моему удивлению) и студент-третьекурсник с экономического факультета по имени Найджел. С этим персонажем я прежде ни разу не разговаривал; на первом курсе он жил на одной лестничной площадке с Крисом, и мы все над ним потешались, и видеть его с Джо было странно. Я решил выяснить, что происходит, и вошел к ним в чайную.

Бедолага юный Томми, должен я сказать, смотрелся даже несчастнее обыкновенного. Излишне говорить, что он пребывал в муках своей очередной невзаимной романтической одержимости, и я, услышав имя его