Проверка моей невиновности - Джонатан Коу

— Правда? Но ведь в большом городе, чтобы он был bona fide[63] большим городом, должен быть собор.

— Так в Манчестере есть собор, — сообщила ему Джо, на что он ответил:

— В Манчестере есть собор? Вы меня ошеломляете, — после чего еще полминуты или дольше он бормотал себе под нос: — В Манчестере есть собор! «Манчестерский собор». До чего поразительно. Никогда такого не слышал…[64] — пока голос его не затих и не повисла лишь мучительная тишина, которую Джо заполнила, сделав первый неуверенный глоток чая и обнаружив, что его цветочная молочность отвратительна в точности настолько, насколько она и опасалась.

В общем и целом не самое многообещающее начало отношений учителя с ученицей, однако дальше все стало складываться получше. Джо была студенткой исключительно толковой и прилежной, и в последующие несколько недель эти качества завоевали ей уважение профессора Куттса. К середине пасхального семестра она в глазах своего августейшего наставника вознеслась так высоко, что оказалась удостоена исключительной чести: ее пригласили на один из его четверговых вечерних салонов.

Несомненно, в колледже Святого Стефана то был самый желанный счастливый билет. Никто не помнил, когда зародилась эта традиция, но Куттс устраивал эти вечера уже не менее пяти лет. Целью их было создание неформальной обстановки, в которой могли происходить политические, культурные и философские дискуссии, однако все считали, что не к одному этому сводятся салоны Куттса, и о них ходили всякие завиральные слухи, распространявшиеся в основном теми, кто ни на одном салоне не присутствовал. Болтали о тайных церемониях посвящения и переплетенной в кожу гостевой книге, где всем полагалось расписываться кровью, о клятвах преданности, приносимых на книге «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд, о квартете студенток, развлекавших гостей пением ренессансных мадригалов и облаченных в просвечивающие табарды. Все это, заверила меня Джо, впервые посетив такую встречу, полная чепуха. Сказала, что ей пришлось выслушать исключительно сушеную речь об американо-китайских торговых соглашениях, а угощение свелось к небольшому бокалу тепловатого шардоне и плошке арахиса — и ничего более увлекательного. Да, это правда, у Куттса в комнате имелся клавесин (или то был клавикорд?), на котором кто-то из студентов, изучавших музыку, исполнил три-четыре прелюдии и фуги Баха, но одет он был прилично, к большому облегчению Джо (и, несомненно, всех остальных).

Выслушал я это с великим разочарованием, однако вскоре получил возможность соприкоснуться с истиной самостоятельно. К салону в конце летнего семестра мы с Джо уже предприняли ту краткую и обреченную попытку встречаться, а она так крепко втерлась в доверие к своему наставнику, что ей хватило смелости спросить, нельзя ли ей привести с собой гостя.

— Гостя? — переспросил он, глядя на нее таким манером, что она (как сама мне потом сказала) молила Господа, чтобы взгляд этот не подразумевался как игривый. — Вы хотите сказать, вашего молодого человека?

Она кивнула, и меня допустили.

То был погожий теплый вечер в середине мая, и в самой просторной комнате немаленьких покоев профессора Куттса нас столпилось, я бы сказал, человек двадцать пять или тридцать. Кто-то из Святого Стефана, многие — из других колледжей. Были здесь и доны, и студенты, и аспиранты. После обязательной игры на клавикорде (или то был клавесин?) представили приглашенного гостя. Он был мелким министром в текущем правительстве, перекормленный торс томился в узилище пошитого портным костюма-тройки, пока его хозяин потчевал нас многословным изысканьем на тему «Нравственная аргументация имущественного неравенства». В сути своей доклад сводился к тому, что профсоюзы необходимо задавить не потому, что они воинственны и желают держать страну в заложниках своими забастовками, а потому что это попросту в долгосрочных экономических интересах страны — недоплачивать своим рабочим. Частную прибыль, по его убеждению, необходимо максимизировать — лишь так управленческий слой получит должный стимул стремиться к эффективности и продуктивности. А если людям наверху хорошо оплачивать их труд, они будут тратить свои деньги и рано или поздно все распределится по всему обществу — не посредством налогообложения богатых, а естественным и неумолимым действием свободного рынка.

Теперь-то я понимаю, что слушал тогда раннего поборника «экономики просачивания благ». В то время такого понятия не существовало, а если и существовало, я с ним знаком не был. Так или иначе, я счел, что человек тот болтает несуразную чушь, однако из уважения к Джо язык придержал. Позорить ее и получить клеймо как ее «северный дружок-большевичок» мне не хотелось. А потому я сидел и слушал, зайчик-паинька, саму речь и последовавшее за ней обсуждение (сведшееся к тому, что докладчик в своих рассуждениях зашел недостаточно далеко), после чего наградил себя, позволив дворецкому — да, там был дворецкий, не знаю, откуда взявшийся, — налить мне бокал доверху.

Джо разговаривала с первокурсницей, сидевшей с нею рядом, и занять я себя мог только вином и куриными волованами, которые Куттс на этой последней встрече предложил как угощение. Я наблюдал, как почти все остальные гости прощались и расходились. Наконец сам великий человек обратился ко мне с несколькими словами — возможно, в порядке намека, что и мне уже пора:

— Неплохой совиньончик, а? Я бы предложил вам еще, но это, похоже, последняя бутылка.

К стыду моему теперь, я поднял бокал к свету, словно смыслил что-то в вине, и промолвил в попытке произвести на него впечатление:

— Очень славный, очень питкий. Хорошего года явно.

Он учтиво кивнул — совершенно способный, не сомневаюсь, разглядеть первостатейного пустомелю, когда такой ему попадался, — после чего откланялся, простился с Джо и исчез в недрах квартиры.

— И как тебе все это? — спросила у меня Джо пару часов спустя. Мы лежали в постели у нее в комнате во Дворе Леонарда и наслаждались минутами посткоитальной дремоты. Ее голова лежала у меня на плече, а я одной рукой гладил ее по волосам, а другой… Впрочем, наверное, в подробности вдаваться не стоит.

— Чушь, — сказал я немногословно. — И чушь опасная, раз уж на то пошло. Эти люди не хотят процветающего общества. Они просто хотят побольше денег себе самим и своей шатии.

— Надо было тебе что-то сказать, раз так.

— Правда? Тебе бы такого хотелось?

— Да. Я ждала, что ты так и поступишь. Оживило бы всё. А иначе получилось, что ты после того, как все ушли, поблагодарил Эмерика за то, что он налил тебе хорошего вина. — В ответ на это я поначалу ничего не сказал, уж так уязвила меня ее критика. Джо же продолжала, размышляя вслух: — Куда все ушли-то в самом деле? Ты заметил, что под конец