Проверка моей невиновности - Джонатан Коу

По каким критериям приглашали на эту вечеринку, я не знаю. Большинство присутствовавших были либо первокурами, либо донами. Но мне все же удалось завязать разговор с тем, кто к колледжу отношения не имел вообще. Возможно, он гостил у Главы или еще как-то. Короче, ему было около пятидесяти (это я понимаю сейчас, тогда же мне показалось, что ему лет восемьдесят, если не больше), и он, оказывается, священник АЦ. Впрочем, как вскоре выяснилось, не просто какой-то старый священник.

— Что собираетесь здесь изучать? — спросил он своим возмутительно аристократическим тоном.

— Медицину, — находчиво парировал я. После чего умолк — и молчал, пока не осознал, что мне, вероятно, полагается задать встречный вопрос. И тут мне пришла в голову неотразимая реплика: — А вы чем занимаетесь?

— О, я просто навещаю Кембридж, — ответил он. — Я епископ.

Епископ! Бляха-муха, епископ, Иисусе Христе! Подумать только, я просто пацан какой-то, едва-едва после муниципальной школы в Ормзби, ни с кем мажорнее своих школьных учителей сроду не разговаривал. И сейчас мне предстояло поддерживать учтивую беседу с епископом.

Что ж, самое простое — это спросить у него, чего именно он епископ. Таков был очевидный вопрос. И в некотором роде именно это я у него и спросил. Но одно я все-таки о епископах знал: место, где человек служит епископом, называется «епархия». Не спрашивайте, откуда мне это известно, однако это знание застряло у меня в мозгу, и я решительно настроился им блеснуть. Но поскольку я вдобавок еще и паниковал и отчаянно желал показать, что я на этой вечеринке уместен, а потому — одному Богу известно, как сложились тогда у меня мыслительные процессы, — я решил, что сами епископы, наверное, это так не называют, у них, видать, есть клевое жаргонное словцо, и раз мне хочется самому выглядеть клево и запанибрата с епископами, такое словцо мне и следует употребить. А потому в следующую секунду я совершенно всерьез услышал, как говорю не «На каких землях вы епископ?», как сказал бы нормальный человек, а вот это:

— О, епископ, да неужели? — И следом: — И как, велики ль ваши епархеня́?

…

Что он на это ответил, я не помню, — и тем более не помню, что произошло после этого, покуда не оказался я через некоторое время во Дворе Кайта, воя от ярости на осеннюю луну.

IV. Друзья

— Ты же, разумеется, понимаешь, что сказал бы психиатр, поведай ты ему эту историю?

Я настороженно вперился в Криса. Мне было точно известно, что у него на уме.

— Не говори мне — что, подавленная гомосексуальность?

Джо рассмеялась, а Крис сказал:

— Ну довольно очевидно же?

— Я не хотел переспать с тем епископом, верь слову. Он был втрое старше меня — и даже не смазлив.

Крис пожал плечами.

— Просто это очень саморазоблачающая реплика.

— Ну спасибо тебе, Зигмунд Фрейд. Я, так уж вышло, вполне способен самостоятельно ставить диагнозы.

Признаться, я не помню, именно это ли я сказал, но, думаю, таковы были более-менее характерные разговоры, какие происходили у нас с Крисом и Джо всего через пару недель после знакомства.

Как получилось, что мы обнаружили друг друга так быстро после начала учебы? Соблазнительно предполагать, что это все звериное чутье — что нас притянуло друг к другу неким магнетизмом сродства. Что ж, в этом есть сколько-то правды. Джо с Крисом были детишками из платных школ, то есть на одну ступень этой странной британской общественной/образовательной лестницы выше меня, но в понятиях колледжа Святого Стефана мы трое оставались невежами, отребьем, сбродом. А потому мы распознали друг дружку, и это стало значительной частью того, что нас связывало. Она была из Манчестера, Крис — из Тонтона. На мой слух, Джо свой провинциальный выговор растеряла почти совсем — давным-давно, сдается мне. Крис же по прибытии в Кембридж все еще по-сомерсетски слегка порыкивал, однако избавился от этого со всей возможной поспешностью. Он выдержал более-менее целый семестр шуток на тему кормовой свеклы и пития сидра, неизменно сопровождаемых хоровым «У меня новый комбайн уборочный»[46], после чего выговора не стало. Святой Стефан был школой жизни — для всех нас.

Словом, да, то было, несомненно, инстинктивное сближение. Однако на уровне более практическом Джо с Крисом повезло найти друг дружку на той вечеринке для первокуров, тогда как я был занят тем, что позорился перед епископом неведомых глухоманей. Вот как они подружились. Нас же с Крисом свел разделяемый интерес к авангардному театру. Ладно, это не вполне правда. На второй неделе семестра мы оба посетили спектакль Кембриджской авангардной труппы, представленный в неприветливой атмосфере Зала имени Лесли Стивена в Тринити-холле[47]. Играли политическую пьесу «Май-68», и нас обоих притянула туда, стесняюсь сказать, рецензия в журнале «Кем», сулившая наготу трех исполнительниц на протяжении всего спектакля. Так бы оно и было, явись мы туда в предыдущий вечер. Но после того вечера, к сожалению, спектакль закрыли — якобы ввиду нарушения правил пожарной безопасности. Задним числом кажется очень маловероятным, что именно это на самом деле послужило причиной, но мы с нашей юношеской наивностью приняли этот удар и отправились вместе в кинотеатр «Искусства» в Рыночном пассаже на лихой двойной сеанс L’Avventura и L’Année dernière à Marienbad[48]. После кино, поскольку пабы уже закрылись, Крис позвал меня к себе на пинту-другую, и к трем пополуночи начала складываться еще одна робкая дружба.

Странно, я думаю, что Крис — окажись он зачем-нибудь в Миддлсбро и сядь рядом со мной в пабе — и за милю смотрелся бы как мажор-южанин, и мне ему сказать было б нечего. Но в Кембридже мы оказались совершенно на другом игровом поле. Тут достаточно было того, что мы одевались если не в точности одинаково, то уж во всяком случае не в форму мальчиков из частной школы — никаких там твидовых пиджаков или желтых штанов. Мы облачались в пиджаки, купленные нашими мамами в местных универмагах, а также джинсы и рубашки из «Эм-энд-эс»[49] и ту же обувь, какую мы носили в школе последние три года. И Крис, по крайней мере, принимал то, что он разговаривает с человеком по имени Брайен, и никак над этим именем не потешался, не чесал в затылке и не приговаривал: «Знаешь, я, кажется, ни одного Брайена в жизни не видел. Такие имена южнее Уотфорда не встречаются, верно?» И все это говорится, конечно же, с тем ехидным выговором Прилондонья, какой позволяют себе исключительно те, кто обложен столькими привилегиями, что чем бы жизнь ни