Проверка моей невиновности - Джонатан Коу

— Ах. Очень разумно. Возможно, в таком состоянии выкатываться на дорогу не стоит.

— Не беда, — сказала Джоанна. — У нас предостаточно свободных комнат. Можете остаться на ночь здесь.

— Ну, это очень мило с вашей стороны, — сказала Верити. — Пожалуй, так лучше всего и сделать.

Все пятеро встали из-за стола и принялись собирать тарелки и бокалы. Затея эта оказалась не особо удачна: Рашида едва ли не сразу расколотила рюмку для хереса, а Прим беспечно взмахнула рукой, и деревянная салатница покатилась по кухне.

— Давайте утром этим займемся, — сказала Джоанна. — Идемте, Верити, я вам покажу комнату.

— Знаете, сделаю-ка я вот что, — произнесла Верити, не уступая попытке Джоанны взять себя за руку и устремляясь к коридору, прочь из кухни, — почитаю-ка я ту рукопись, прежде чем улечься. Ничего? Я просто устроюсь с ней, с вашего позволения, в библиотеке.

— Уверены? Вы же, наверное, очень устали.

— Нет-нет, как по мне, так вечер только начался. Если не затруднит, сделайте мне тройной эспрессо и принесите, когда готов будет, — и дело в шляпе. И, может, еще тех вкуснейших с виду шоколадок, которые я в буфете приметила.

Остальные воззрились на нее с чувством, близким к благоговению. И Прим, и Рашида начали думать, что нашли себе образец для подражания.

— Разумеется, — проговорила Джоанна с видом откровенно ошарашенным. — Сию минуту.

— Дело просто в том… понимаете ли, мысли несутся, поднят зверь[43], куй железо, пока горячо, — и все такое прочее.

— Я поставлю кофе, — сказала Прим.

— А я пригляжу, чтобы вам было удобно, — сказал Эндрю.

Он отвел Верити в уставленную книгами комнату, и вскоре гостью устроили в кресле с пачкой рукописных листов, скрепленных пружиной, а сверху наладили хороший свет для чтения. Кофе, шоколадки и остатки бренди заняли свое место прямо под рукой, на столике сбоку.

— Ну, спокойной ночи, — сказал Эндрю.

— Обо мне не беспокойтесь, — сказала Верити. — Я с этим управлюсь, глазом моргнуть не успеете.

Он уже собрался было оставить ее, но тут она спросила:

— Кстати, вы не получали электронных писем от Кристофера перед тем, как он погиб? Может, мейл с приложением или что-нибудь в этом роде?

— Нет. Мы были едва знакомы, сказать вам честно. Вряд ли он вообще знал мой электронный адрес.

— Разумеется. Я просто подумала, что раз у жены вашей электронная почта не работала, он мог бы попытаться послать что-то вам…

— Очень в этом сомневаюсь.

— Тогда кому же, интересно?

Эндрю пожал плечами.

— Не знаю. Дочери, может.

— Ах да. Возможно. Ну, спокойной ночи.

Эндрю кивнул, еще раз глянул на их ясноглазую, совершенно бодрую гостью и отправился наверх к остальным своим домочадцам. Тем временем детектив-инспектор Эссен устроилась поудобнее и открыла папку с рукописью. На глаз казалось, что впереди чтения страниц на сто.

В дальнейшие годы мемуары Брайена Углена приведет в полный порядок сама Джоанна, она же добавит туда сколько-то поясняющих сносок и в частном порядке опубликует как нетолстую книгу в твердом переплете. Материал же, с которым предстояло иметь дело Верити в ту ночь, пусть и был сырой и неотредактированный, принципиально от опубликованного позже варианта не отличался.

Верити отхлебнула кофе и погрузилась в чтение.

Часть вторая. Скажите

I. Положение

Вот положение, в каком я нахожусь.

Рак кишечника — таков был исходный диагноз, и можно было оперировать, но, прежде чем они успели поймать эту дрянь, она метастазировала в печень, а это, как всем известно, смертный приговор. Осталось мне недолго. Может, несколько месяцев. И за это время я бы хотел создать нечто такое, что удастся оставить по себе — чтобы прочли мои дети, мои внуки, если пожелают. И конечно, любой, кому станет интересно.

У меня боли, но про это слушать никто не хочет. И не про это я хочу писать. Я хочу рассказать историю о тех, кого знал в университетские годы в Кембридже сорок лет назад. Выпустился я в 1980-м, а в марте 2020-го, перед самым карантином, сходил на ужин выпускников в свой старый колледж — отметить юбилей выпуска. Тогда-то я, кажется, и задумался о том времени. Жизнь я вел, на мой взгляд, интересную: все прошедшие сорок лет посвятил работе в психиатрии и не погрешил бы против истины, сказав, что едва ли не каждую грань человеческого поведения и человеческого же чудачества довелось мне за это время повидать. И все-таки почему-то ничто так живо не отпечаталось у меня в памяти, как три года, проведенные в колледже Святого Стефана, — три года, когда я почти не покидал одну квадратную милю улиц и строений в центре Кембриджа.

Никто из тех, о ком я собираюсь писать в этих скромных мемуарах, ту встречу не посетил. Большинство моих знакомых такого рода событиями пренебрегает, и, скажу больше, я сам себя удивил, пожелав там оказаться. Наверное, вопреки тому, что я на это место роптал, годы мои в Кембридже — изъявшие меня из одного мира, однако в другой, в общем, не перенесшие — оставили на мне более неизгладимый отпечаток, чем на людях, которые всегда считали, что это их родное место, как если б они имели на него неотторжимое право. Я там, конечно, постепенно обвыкся. Постепенно обвыкнуться можно почти где угодно. Но это не то же самое, что чувствовать себя как дома. Как дома мне там не было никогда. Никогда то место не было мне родным. Вот что делало его особым.

II. Место

Мне говорили, что Кембридж — холодное и неприветливое место, где низкие ограды не защищают от ледяных ветров с Северного моря и, изначально, из Восточной Европы и России. Отозваться я могу только вот так: если вы родом из Миддлсбро, кембриджский климат вам, скорее всего, покажется приятно умеренным.

До того, как прибыть туда на учебу, я посещал Кембридж лишь раз — ради собеседования в колледже Святого Стефана. Трудный путь протяженностью в три часа на поезде, с двумя пересадками. В одиночку такую поездку я предпринял впервые. На мне был скверно сидевший пиджак и галстук, который я надевал один раз три года назад на празднование восемнадцатилетия брата в нашем местном бильярдном клубе. Как ни странно, я о том собеседовании не помню ничего — так крепко нервничал по его поводу, что, кажется, буквально отключился и погрузился в некую диссоциацию, — однако помню, как вышел из нее, стоя под светом дня на краю Двора Джозефа. То, что меня окружало, постепенно прояснилось во всех подробностях,