Проверка моей невиновности - Джонатан Коу

и они потрясли мое воображение. Я стоял во дворе, который можно было б описать по-разному: древний, суровый, вельможный, но также, несомненно, великолепный. Я оглядывался по сторонам и постигал в подробностях арочные окна, укрытые плющом стены, изысканные старинные деревянные лестницы, перезвон фонтана посередине двора и часовню колледжа, сурово высившуюся на северной стороне, — и до меня постепенно доходило, что на обозримое будущее все это теоретически может стать моим повседневным окружением. И я внезапно осознал, что хочу быть здесь студентом. Хочу сильнее чего угодно из того, что когда-либо хотелось в жизни.

Менее года спустя мама с папой привезли меня сюда и по одной из таких же причудливых старинных лестниц помогли мне внести вещи в мою комнату на чердаке. Как выяснилось, меня разместили не в корпусе во Дворе Джозефа, а в одной из клетушек над лавками на Сидни-стрит. А мне-то что? Гулять по тому двору я мог сколько влезет, и у меня при этом была автономность, независимость, мое собственное место. Мама с папой укатили домой засветло, им предстоял повторный нелегкий путь, двести миль по А1, но я был доволен: хорошо, что между нами теперь приличное расстояние. У меня теперь свое маленькое королевство. Оно ограничено с одной стороны Грейндж-роуд, а с другой — Сидни-стрит, двумя пабами на севере, на Бридж-стрит («Митра» и «Барон говядины»), а на юге, на дальнем краю рыночной площади, — Гилдхоллом и Рыночным холмом. В ближайшие три года, когда б ни бывал в Кембридже, я почти никогда не покидал этот крошечный четырехугольник, заключавший в себе все необходимое, удовлетворявшее мои простые нужды молодого ученого: библиотеки, лекционные залы, столовые, рестораны (в 1980-е немногочисленные), кофейни (также немногочисленные), пабы, бары, книжные лавки, магазины пластинок и… вот примерно и все. Достаточно — более чем достаточно — мне для счастья.

Впрочем, был ли я счастлив? По временам история, которую я собираюсь вам рассказать, будет казаться не более чем собранием светских неловкостей. Я к ним был, разумеется, готов. Я был наивен, но не глуп, я знал, что типичным кембриджским студентом мне не стать и многие мои однокашники братом по духу меня не сочтут. И не раз и не два, случалось, я жалел, что мои наставники и учителя не прилагают побольше усилий, чтобы мне сделалось поуютнее. Но, опять же, входило ли это в их обязанности — делать мне уютнее? Прилагал ли я сам усилия, чтобы им было уютнее? Соприкасаясь с таким вот неведомым образчиком, как я, они зачастую казались бестактными и неловкими, но их бестактности и неловкости, вероятно, более чем равнялись моим.

Полагаю, это обоюдоостро.

Кормясь в одиночестве в столовой Святого Стефана в свои девятнадцать, я постоянно оказывался в окружении шумных, уверенных в себе людей, не сомневающихся в собственном месте под солнцем. Присутствуя на встрече этих людей сорок лет спустя, в пятьдесят девять, я по-прежнему чувствовал себя окруженным шумными, уверенными в себе людьми, не сомневающимися в своем месте под солнцем. Я вышел на пенсию — в конце долгой успешной профессиональной карьеры, — однако приобщиться к этой уверенности так, похоже, и не сумел. Не думаю, что теперь уж вообще когда-нибудь сумею. Что ж, так вышло, что я считаю это доблестью — и в себе, и в своих друзьях. Опаснейшие люди на свете как раз те, кто знает точно, чего хочет, и решительно настроен это заполучить.

Эта история, видимо, о подобных людях. Но пока (если только меня не сносит в сентиментальность из-за надвигающегося конца) Кембридж за то, что он их вскормил и принял, я не виню. Колледж был сам себе вселенной и содержал множества[44]. Если б хотел, я б мог взять от него много больше. Но я был слишком юн и слишком насторожен, но более прочего — слишком напуган. Ибо почти всегда оказывался свидетелем, а не участником. Но кое-что из того, чему я стал свидетелем, было интересным. Во всяком случае, надеюсь, и вам так покажется.

III. Вечеринка

Итак, начну, если позволите, с краткой зарисовки, которая покажет вам, до чего беспомощным и несуразным был я, когда прибыл в колледж Святого Стефана, Кембридж, осенью 1980 года.

Это правдивая история. Мои друзья Джоанна Ривз и Кристофер Сванн, среди прочих, подтвердят это.

Мне было девятнадцать лет, и семь лет перед этим я учился в государственной школе в Миддлсбро на северо-востоке Англии. В те времена мало кто вообще поступал в университет; заполучить место в Кембридже — дело неслыханное. Таил ли я обиду на людей, когда приехал? Скорее, нет. В основном я просто нервничал. Что правда, то правда, друзей в Кембридже я нашел быстро, но, прежде чем перейти к этому, позвольте мне разделаться с этой историей. С моей точки зрения, она довольно неловкая. До сих пор, стоит о ней подумать, меня в жар бросает.

Вообразите сцену. Моя первая неделя в Кембридже, и у себя на лестничной клетке я в своей ячейке для писем нахожу приглашение выпить в кругу первокуров, в Домике Главы.

В одной этой фразе было сразу три неведомых мне слова. Я не осознавал, что я «первокур» (новоприбывший студент колледжа), что на ближайшие три года у меня будет «Глава» или что мой новый Глава обитает в «домике». Этот «домик», как выяснилось, — не избушка на травке посреди Двора Джозефа (хотя именно эту мысль мне навеяло слово «домик»). Нет — то были отдельные апартаменты о многих комнатах, занимавшие всю восточную часть Двора Кайта, прилегавшего к реке Кем. Более того, «домик» оказался крупнее многих загородных домов, и вход в него оформляла тяжеловесная помпезная арка, возле которой, явившись к вечеринке, я простоял минут пять, прежде чем сгреб волю в стальной кулак, чтобы войти.

Дело было в шесть вечера во второй четверг Михайлова триместра[45]. Я наконец собрался с духом и вошел, затесавшись в группу куда более уверенных в себе только что прибывших первокуров. Так мне удалось оказаться внутри более или менее неприметно. Нас направили вверх по лестнице в громадную, отделанную дубом комнату приемов, уже заполненную студентами, большинство из них смотрелись в мантиях безупречно уверенно (я в своей чувствовал себя убийственно привлекающим к себе внимание) и закидывались хересом так, будто были в этом доме хозяевами.

Постояв некоторое время в перепуганном молчании, я наконец засек знакомого — парнишку, жившего на моей лестничной клетке. Однако он снисходил до разговора со мной всего минуту-другую, после чего его взяли за пуговицу какие-то двое, с кем он ходил в одну школу (в Вестминстере), и потому